Лоренс Даррел - БУНТ АФРОДИТЫ NUNQUAM

Чёткое фиолетовое мерцание виднелось там, где свет ласкал плечи невысоких холмов. На ветке сидел старый, насупленный, замёрзший филин, который распушил перья и стал похож на обиженного актёра. (Коэффициент погрешности в случае такой говорящей куклы был, конечно же, очень большим.)

— В сущности, что я могу гарантировать после того, как её оденут и выпустят на волю? Я даже не могу сказать наверняка, будет она, например, хорошей или плохой; разве что она будет скорее умной, чем глупой.

Итак, мы одолевали аллеи между заснеженными вязами, шли противопожарной полосой, по которой когда-то катались на лошадях, перешагивали через замороженные камни. Понемногу мы согрелись, несмотря на промокшие ботинки и брюки. И время от времени Бенедикта взглядывала на меня, не произнося ни слова. Мы прошли мимо маленького покосившегося паба под названием «Фавн» с запертой в этот час дверью и зарешечёнными окошками; и только окошко спальни сверкало, как бриллиант. Наши ботинки выстукивали музыкальный звон из замёрзшего тармака, когда мы шли по деревне. С изумлением мы увидели, как из одного тёмного дома, больше похожего на сарай, вырвалось красное пламя, от которого разлетелся во все стороны фонтан блестящих искр; оно разгоралось и затихало, разгоралось и затихало, и мы слышали, как кузнец бьёт молотом по наковальне и натужно дышат меха. В тени кузни двигалось гигантское существо, тень которого доходила до крыши, и оно было голое по пояс и мокрое от пота. Несколько секунд мы, остановившись, смотрели на него, а человек продолжал ритмично махать молотом, не обращая на нас внимания. Возможно, он даже не заметил нас.

Мы пошли дальше, в белую ночь, и, только подойдя к старой вершине Чорли со знаменитым «видом», открывавшимся с неё, Бенедикта произнесла:

— Кстати, я собиралась сказать тебе. Я совсем отказалась от своей доли в фирме. Теперь у меня нет ничего, кроме того, что на мне, как говорится. Я — обуза для общества. От голода меня может спасти только твоё жалование. Ты против?

Мы стояли там и улыбались друг другу — как парочка исследователей на плавучей льдине, — забывшие обо всём на свете, кроме потрясающего удовольствия, которое мы получали от новой для нас гармонии бытия, от взаимного понимания и доверия.

— Отлично! Не это ли Джулиан имел в виду, когда сказал, что ты предала его?

Бенедикта кивнула:

— И это тоже. И ещё немецкого барона; я должна была намекнуть ему на мощь нашей фирмы, а я намекнула на другое, и фирма не заполучила его. В первый раз я по собственной воле пошла против Джулиана — и ему это не понравилось; но пока ему нужен ты, он ничего не сделает.

— О! О! О! — тихонько напевал Маршан, работая над Иолантой. — Великая красивая игрушка! До чего же рад я, что нашёл тебя. Приди в мои объятия.

Слабый ток прошёл по горлу Иоланты, и она пошевелилась во сне, повернула туда-сюда голову, после чего зевнула и улыбнулась. Маршан из суеверия не позволял снимать с неё простыню, пока её не сложили в единое целое; так что мы работали в одно время, но над разными частями модели. А целиком мы увидим её, только когда закончим; на той стадии трудно будет внести исправления, не демонтировав блок питания до последней детали, — и нам придётся начать всё с самого начала. Одному Богу известно, сколько на неё потрачено времени, наверно, уже несколько лет самой напряжённой и тонкой работы. Опять рядом Сайд, который отлично выглядит в тяжёлых английских костюмах из твида и который с обычным для себя спокойствием принял новые привычки и достоинство вместе с формой. Приятно сознавать, что его беспредельное терпение и деликатность оставили свой знак в мире, который воздал ему так, как я никогда не смог бы воздать, а ведь мы начинали с ним вместе в греческой столице.

— Теперь, — произнёс Маршан, — испытаем её на поцелуи, Феликс, чтобы проверить: а вдруг она ждёт и страдает? Ну, как?

Он приложился к её губам научным поцелуем и заявил, что вполне удовлетворён их потрясающей упругостью, какой не найти у живой женщины.

— И влажность великолепная — будто утренняя роса. Нет, вы послушайте!

Иоланта вздохнула и надула губки, как спящий ребёнок, ожидающий ещё поцелуев. Прелесть!

— Ваша очередь, — сказал Маршан, и я подчинился.

— Знаете, это потрясающе, — не удержался я. — Чертовски… здорово!

Маршан рассмеялся.

— Имитация природы, — сказал он. — А как начёт этого? Идите-ка сюда Вчера поработал над пенисом Адама, чтобы добиться оргазма. Это великолепно. Вспомнилась приготовительная школа! — Жестом собственника он приоткрыл на другом столе бедро и зад мужской модели. — Смотрите, — проговорил он и принялся тереть пенис, который вскоре окреп, потемнел и налился суррогатом семени. — Вот вам и «Эякс», — довольно заметил Маршан, вытирая полотенцем руки. — Я вам скажу, такой эрекции у папочки за всю жизнь ни разу не было. Знаете, Феликс, мы могли бы сдавать его в наём и немного подзаработать. Почему бы кому-нибудь не полюбить его и не внести в его мужскую жизнь немного света? У него тоже должен быть шанс, как у меня или у вас. Гуттаперча, пластмасса, резина, нейлон…