Лоренс Даррел - БУНТ АФРОДИТЫ NUNQUAM

Я ждал хотя бы намёка на предстоящую работу, но он ни словом не обмолвился о Железной Даме, так что мне ничего не оставалось, как удовольствоваться погружением в воображаемую реальность — я имею в виду чтение газеты. Милый старина Лондон! Опять мы вместе. Новый памфлет лейбористов, который мог бы предлагать поголовное сексуальное обучение детей, не достигших четырёх лет, и начинаться так: «Дети, знаете ли вы, что у мамы внутри много яичек, которые папе надо было высидеть, чтобы вы появились на свет?» Жизнь, как не уставал напоминать нам Кёпген, — это лишь короткий отпуск под честное слово. Tous les excus sont bons [53] Все крайности хороши (фр.) . . Что ж, пусть Джулиан поспит. Сам я тоже дремал, когда мы поздно вечером въехали в Париж, поливаемый отвратительным серым дождём.

— Первым делом, — сказал Джулиан, — я хочу поехать в кафе, где вы встретились с ней, а потом в гостиницу. Хочу посмотреть на комнату, в которую вы привели её.

Несмотря на нерешительные протесты, я с самого начала знал, что подчинюсь, так как в голосе Джулиана звучали страстная требовательность, неодолимая жажда впечатлений, и хотя бы из сочувствия я не мог не сдаться. Сначала мы посидели за выщербленным столом на грязной, пахнущей ромом terrasse ; бьющий в глаза местный колорит подпитывался маленькой шлюшкой, настоящей лилипуткой, которая широко раздвинула ноги и дала волю миазмам, захлестнувшим дальние столики, вызывавшим спазмы и колики… Потом мы отправились в номер, где она рассказала мне столько всего и показала забинтованную грудь и всё остальное. Потом Хенникер со злым красным лицом в подтёках от слёз негодовала насчёт Графоса и хлыста.

— Он научил её получать от этого удовольствие и всё равно не заставил полюбить себя. Нет! Если она с кем-то и любила заниматься сексом, так только со мной. СО МНОЙ. Я соблазняла её, успокаивала, любила и была предана ей до конца.

До чего же у нас жалкая, израненная душа; стоит сделать неловкое движение и хотя бы едва заметно коснуться ланцетом памяти старых ран, как они начинают кровоточить. Он сидел в кресле и казался удивлённым, словно старая ручная обезьянка, которая глядит по сторонам и время от времени зевает; однако, когда я сказал ему про груди, он спрятал лицо в ладонях и застыл на мгновение. Потом тихонько откашлялся и заговорил:

— В смерти есть нечто любопытное — что-то вроде усадки; если измерить статую или восковую фигуру, то они обязательно будут меньше своих живых двойников. Восковые фигуры всегда меньше. Надо увеличивать размеры, если принимаешься за скульптурное изображение. А теперь пойдёмте, я услышал достаточно.

В тот вечер он не вышел к обеду, ну а я почитал Кёпгена, позвонил Бенедикте и полистал «Фигаро». Сплошные литературные премии и раздача почётных титулов; почему у нас этого нет? Эпикур Летчворта, великий Баклажан Клермон-Феррана. Хм!

Наутро Джулиан решил, что должен ехать в Голландию, а так как мне не терпелось встретиться с моей новой-старой женой, то я, переполняемый восторгом и робостью, продолжил путешествие самолётом. Из-за этого самого нетерпения я вступал в безобразные перепалки со всеми клерками, портье и, наконец, с дерзким таксистом, который, по-видимому, никогда прежде не видел влюблённого мужчину и не делал скидок на эту безнадёжную болезнь. (Таких надо помещать в больницу и вешать на них колокольчик; или пускать кого-нибудь впереди с красным флажком, чтобы он кричал: «Enceinte, Enceinte» [54] Буквально: ограда, огороженное пространство. Здесь: прохода нет (фр.) . .) Когда в конце концов я добрался до отеля, то обнаружил Бенедикту в постели — простуженную, но такую прекрасную и такую несчастную, что готов был поставить на ноги всю Харли-стрит.

— Видишь, что получается, когда ты меня бросаешь? Я заболеваю.

— О, благодарю тебя, благодарю тебя.

Тем не менее, несмотря на детскую эйфорию, ночью меня одолели жуткие кошмары. «Сны — всего лишь проза дневной жизни с небольшой добавкой поэзии». Правильно. Правильно. Но пусть их не будет. Они напугали меня и, конечно же, вынудили задуматься: неужели меня опять увели на злую дорожку… Я спрашивал молчавшую Бенедикту, а она тихо спала рядом, и грудь её равномерно поднималась и опускалась под моей рукой, отчего мне вспомнилось, как набегают и убегают весенние волны потрясающе свободного моря — Греческого моря. Неожиданно почувствовав себя ужасно старым, я отправился в ванную, чтобы ещё раз со всем вниманием обследовать своё тело. Старая развалюха — вот и зуб скоро выпадет: о, пусть только один! Зато волосы отрастают неплохо. И пора менять проклятые очки.