Юй Хуа - Братья

Услышав такие слова, Бритый Ли не очень понял, в чем дело, и спросил:

— Это еще почему?

Меньшой Гуань сказал:

— Ну, подумай, будет у Линь Хун парень, так он точно будет знать больше тебя, все тогда и пойдут к нему узнавать, что да как. Кто на тебя-то обращать внимание станет?

Поначалу Ли решил, что это верно, но, хорошенько подумав, нашел слабину и захохотал:

— И парень Линь Хун станет вам все это рассказывать? — Потом он поднял голову, прищурился и замечтал вслух: — Если однажды я стану парнем Линь Хун, то я ничего такого не скажу…

Потом Бритый Ли без тени стыда сказал Точильщику:

— А пока я не стал парнем Линь Хун, ты хватайся за свою последнюю возможность и накорми меня саньсянь.

Хотя Ли, торгуясь за саньсянь, не уступал ни в чем, он берег свою репутацию и, отведав лапши, рассказывал секрет целиком, ни капли не скрывая. Поэтому клиенты текли к нему сплошным потоком и спрос всегда превышал предложение, а были даже такие, кто приходил во второй раз. Один склеротик даже пришел и в третий.

Когда Бритый Ли расписывал прелести Линь Хун, у всех его слушателей на лице застывало одно и то же выражение: они сидели, распахнув рот, обратившись в слух, и — сами того не замечая — пускали слюни. Дослушав до конца, все они задумчиво говорили:

— Что-то здесь не то.

Подробное описание заставляло их чувствовать, что задница Линь Хун в их собственных ежевечерних рукоблудных мечтах как будто отличалась от взаправдашней.

Наш лючжэньский Стихоплет Чжао тоже приходил по душу Бритого Ли, и из тех пятидесяти шести мисок лапши саньсянь, что тому удалось съесть, одна была и от него. Когда Ли ел эту самую миску, он пришел в необычайное возбуждение. Он рассказывал, что неизвестно отчего, но лапша Стихоплета была вроде как намного вкуснее прочих. Ли был доволен как никогда и, колотя себя в грудь, говорил собеседнику:

— В целом Китае есть только один человек, кто съел больше саньсянь, чем я.

Стихоплет спросил:

— Ну, и кто это?

— Председатель Мао, — набожно пробормотал Бритый Ли, — председатель Мао, он, почтенный, что хочет, то и ест, а остальным со мной не сравниться.

Стихоплет Чжао тоже регулярно подглядывал за женщинами в том самом нужнике. Нужник был его зоной, только он пялился целый год, а так и не сумел углядеть в нем Линь Хун; а такой проходимец, как малолетний Ли, всего разок поподглядывал и увидел такую красоту. Чжао считал, что он-то посадил дерево, а этот Ли наотдыхался потом всласть в его тени. Если б в тот самый день Ли не пролез там подглядывать вперед него, то первым, кто увидел бы попку Линь Хун, точно был бы он, Стихоплет. И он подумал, что Бритому Ли был судьбой дан какой-то тайный покровитель и только за то досталась ему такая славная доля. В тот день, по правде говоря, Чжао тоже собирался пойти попялиться на женские прелести. Но когда он, побагровев от возбуждения, схватил Бритого Ли, то потерял всякий интерес к ним — весь интерес у него перекинулся на Ли, и побрели они по улицам.

Много-много людей узнало у Бритого Ли тайну Линь Хун, и Стихоплет Чжао вовсе не рад был плестись в хвосте. Он не собирался упустить свой шанс. Когда Стихоплет обратился к Бритому Ли, он не то что миску саньсянь, а даже миску пустой лапши и ту жлобился купить. Хоть и тянул он малолетнего Ли с собой по улицам, ославляя его на всю округу, однако ведь выгадал же он этому пацану одним мановением руки пятьдесят с лишком мисок лапши и откормил его в пухлощекого крепыша. Стихоплет Чжао считал, что Ли ему крупно обязан. Он выволок на свет божий цветной журнал нашего уездного дома культуры и с мордой лица, словно у Ли Бо, а со взглядом, как у Ду Фу, долистал его до страницы со своими стихами, чтобы блеснуть перед Ли этим творением. Когда Бритый Ли протянул руку к журналу, Стихоплет Чжао напрягся так, словно кто собирался выхватить у него кошелек. Он своей рукой отмахнул протянутую ладонь Бритого Ли, не дав ему коснуться журнала. Стихоплет сказал, что у Ли слишком уж нечистая рука, и сам взял журнал, чтобы тот смог прочесть его стихотворение.

Но Бритый Ли не стал читать стихотворение. Он посчитал, сколько в нем было иероглифов, и потом сказал:

— Не густо, всего-то четыре строчки, а в каждой всего-то семь знаков, в общем только двадцать восемь иероглифов.

Стихоплет был этим весьма недоволен:

— Хоть всего-навсего двадцать восемь, зато каждый — жемчужина!

Бритый Ли объявил, что он, конечно, понимает, какие глубокие чувства испытывает Чжао к своему творению. А потом многоопытный Ли сказал: