Юй Хуа - Братья

— Чего недавно за праздник был?

Лючжэньские мужики, искавшие предлог, чтоб жена отпустила их на всю ночь резаться в маджонг*, тоже интересовались:

— Что сегодня за праздник?

Дети, нывшие, чтоб им купили игрушку, заметив Кузнеца, вопили:

— Дядя Тун, а сегодня не детский праздник?

Так Кузнец превратился в знаменитого на всю Лючжэнь короля праздников. А на работе у него тоже все спорилось: дела у супермаркетов шли день ото дня все лучше, к тому же Кузнец занялся оптовой торговлей всякими предметами повседневного обихода. Куча лавочек в поселке затаривалась именно у него, и, разумеется, доходы фирмы росли как на дрожжах. Жена Кузнеца думала, что основная заслуга принадлежит ей, принявшей когда-то мудрое решение и вовремя устранившей половой кризис. Ее стараниями Тун сделался таким энергичным, а дела фирмы такими сказочно успешными. В сравнении со все возрастающей прибылью деньги, что Кузнец тратил на девок, казались мелочишкой. Кузнецова жена решила, что отдача давным-давно намного превысила инвестиции, а потому стала порой безо всякого праздника подбирать мужу высококлассных шлюх.

Эта пожилая пара дважды в неделю поднималась по лестнице заведения Мадам Линь — пышущий энергией Кузнец и его одышливая женушка. Они всегда говорили между собой так, словно им было плевать, услышит ли их кто-нибудь посторонний. После первой поблажки, когда жена позволила Туну поразвлечься с симпатичной девицей в самый обычный день, он стал всякий раз пытаться заполучить девку покрасивее. Стоя на лестничной площадке, он жалостно умолял жену, как ребенок, выпрашивающий игрушку:

— Дорогая, выбери мне первосортную.

Но жена Кузнеца, напустив на себя вид настоящего председателя совета директоров, отвечала:

— Нет уж. Сегодня не Новый год. И вообще не праздник.

Кузнец лепетал голосом подчиненного:

— Сегодня дебиторская задолженность поступила на наш счет.

И жена кивала ему с довольной улыбкой:

— Ладно уж, возьмем девку получше.

Все девицы в борделе терпеть не могли Кузнеца Туна. Они говорили, что он им уже поперек горла стоит: как в постель залезет, так неизвестно, когда из нее вылезет. Даром что Кузнец был уже седобородым старцем — в постели он скакал, как двадцатилетний мальчишка, зато чаевых оставлял меньше всех. К тому же он всякий раз приходил в компании своей худосочной жены, которая норовила сбить названную цену. Девки торговались с ней до потери пульса, скрежеща зубами. Весь этот торг занимал больше часа. Истощенная жена Кузнеца после нескольких минут разговора вынуждена была останавливаться на передышку и, сделав глоток воды, продолжала гнуть свое. Девки говорили, что обслужить одного Кузнеца тяжелее, чем четырех здоровых мужиков, а денег с него получается кот наплакал, еще и со скидкой. Никто не хотел заниматься с Кузнецом, однако ж он был в Лючжэни большим человеком и VIP-клиентом Мадам Линь, и девки не могли выставить его за дверь. Когда Кузнец со своей женушкой клали глаз на какую-нибудь из них, она с кривой усмешкой выдавливала из себя:

— Ох, смерть моя, опять придется изображать Лэй Фэна*.

А Лю Чэнгун, он же Писака Лю, он же Пиарщик Лю, он же зам Лю, заделался теперь CEO*. Он тоже был одним из VIP’ов Мадам Линь. После смерти Сун Гана Бритый Ли уступил свое место Писаке, и тот превратился в господина директора. Но Лю не нравилось, когда его звали господином директором. Он требовал, чтоб его называли CEO. Лючжэньцев ломало выговаривать это странное «Си-И-О», уж больно походившее на какое-то японское имя, и они стали звать его просто Лю Си. Так завершилось превращение голодранца в миллионера. Он стал носить итальянские костюмы известных марок и ездить на белой «бэхе», которую ему подарил Бритый Ли. За десять миллионов юаней он откупился от прежней жены. Писака говорил, что это была плата за ошибки молодости. Так он наконец-то избавился от бабы, которую думал бросить еще двадцать лет назад. Потом он завел себе одну, две, три, четыре, а в конце концов и пять смазливых любовниц, облепивших его со всех сторон. Он называл их «мои солнышки». Хотя дом его теперь был полон девичьей красы, Писака все-таки не мог отказать себе в удовольствии иногда наведаться к Мадам Линь. Он говорил, что домашняя стряпня ему приелась, хочется попробовать и дичи.

В глазах Писаки Стихоплет Чжао окончательно потерял всякий вес. Сам Стихоплет заявлял, что он по-прежнему не откладывает пера, но Лю твердил, что эти его литературные забавы — самоубийство, все равно что веревку на шею накинуть. Выставив четыре пальца, он потешался над Стихоплетом: