Юй Хуа - Братья

— Это верно, — кивнул Писака, — это и правда твоя история. Так ведь я про это и не писал. Я написал, как он уронил ключ. Вот моя история.

Народ зашелся оглушительным хохотом, нахваливая изобретательность Писаки. Стихоплету нечего было на это возразить, и он из красного сделался опять мрачным. Кузнец, заметив, что эти двое вот-вот сцепятся, решил, что не стоит из-за такого расстраивать церемонию. Он махнул рукой и проорал, чтоб пускали хлопушки. Загремели шутихи, и народ утратил интерес к словесности, занявшись фейерверком.

Благодаря очерку Писаки Лю Бритый Ли стал известен на весь Китай. Журналисты из газет, с радио и с телевидения толпами приезжали в Лючжэнь и брали у него бессчетные интервью. Утром, едва разлепив глаза, он уже давал интервью, а вечером, закрыв глаза и наконец готовясь отойти ко сну, просыпался от звона мобильника, по которому очередной журналюга пытался его проинтервьюировать. Случилось, что на него были наставлены объективы четырех камер, слепили вспышки двадцати трех фотоаппаратов и тридцать четыре человека забрасывали одновременно вопросами.

Ли наслаждался этим, как собачонка костью. Он понял, что ему выпал шанс, какой бывает раз в сто лет. Отвечая на вопросы о любви, Ли всегда искусно переводил разговор на свой бизнес. Потрепавшись немного о возвышенных материях, перескакивал на свое убогое детство и рассказывал, почему его зовут Бритым Ли: семья была не из богатых, денег на стрижку не хватало, и мать всякий раз просила парикмахера брить наголо из экономии. На этом месте он всегда пускал слезу и, промокая глаза, громогласно благодарил реформы, партию, правительство и всех жителей уезда. Покончив с благодарностями, Бритый Ли принимался рассказывать, как начал дело и как добился успехов. При этом он всякий раз махал руками и скромно объяснял, что вовсе не считает свое дело большим — это в газетах говорят, что большое, вот он и заразился.

После этого в газетах, на радио и по телику стал появляться не только неудачливый любовник Ли, но и успешный бизнесмен Ли. Он ничуть не уронил себя: уже через пару недель притащил к своей корпорации на коротком поводке все китайские газеты. Так прославилась фирма Бритого Ли, и за спинами журналистов последовали толпы банкиров, а за ними — стаи партнеров. Были среди них и китайские богатеи, и гонконгские миллионеры, были китайцы из-за границы — все хотели вложиться в дело или открыть совместное предприятие. Власти тоже оказывали поддержку. Раньше, когда он задумывал новый проект, его приходилось пробивать пару лет, а теперь все устраивалось за месяц.

В те дни Ли спал от силы часа два-три в сутки. Он то давал интервью, то вел деловые переговоры, раздавая в день по нескольку десятков визиток и получая столько же взамен. К нему приходило немало прощелыг, но он-то был не промах: с одного взгляда мог распознать, кто пришел вести с ним дела, а кто — нажиться на его денежках. Он общался, сощурившись, — все думали, что Ли спит, но он был бодрее прочих бодрствующих. Он не отказывал никому, единственным условием была необходимость сразу же перевести инвестируемый капитал на счета его корпорации. А уж заставить самого Ли расстаться с деньгами мог только полный идиот — он не оставлял проходимцам ни шанса.

Ли был щедр только с журналистами — их он таскал по ресторанам, барам и караоке, а на прощание всегда щедро одаривал. На тех, кто приезжал на переговоры, он не тратил ни фэня и встречался с ними в кафетерии собственного офиса.

— Это международная норма. Каждый сам за себя платит, — говорил Ли.

Этот кафетерий был самым жутким разбойничьим притоном во всем Китае. В Пекине и Шанхае чашка эспрессо стоит юаней сорок, а у Бритого Ли стакан быстрорастворимого «Нескафе» обходился в сотню. Проходимцы в душе стонали. Как когда-то Чжоу Юй, потерявший и госпожу, и войско*, они не выигрывали ни пол-юаня, да еще и попадали на деньги за кофе.

Гостиничное хозяйство, ресторанный бизнес и розничная торговля росли в Лючжэни как на дрожжах. Отовсюду приезжала куча народу, и весь этот рой жил и столовался в поселке, да затаривался в наших магазинах. Все приезжали из разных мест со своими говорами, но в Лючжэни переходили на норму. А лючжэньские, отродясь ни на чем, кроме местной мовы, не говорили. Теперь и им пришлось забалакать по-нормальному. Наговорившись так за целый день с приезжими, они продолжали говорить так и дома, и во время еды, и даже в супружеской постели.

Народ каждый день мог наблюдать Бритого Ли в разных видах. Откроешь с утра газету — он оттуда лыбится, послушаешь радио — он оттуда смеется, включишь телик — он и оттуда ржет. Правда, Ли не только прославился сам, но и наш поселок знаменитым сделал. История Лючжэни насчитывала-то уже тысячу лет, но за то время немножко это подзабылось. Люди рассказывали о Бритом Ли и так, и эдак, и иногда, сами того не замечая, они превращали Лючжэнь в Личжэнь. Когда мимо проезжали залетные пташки, то они, опустив стекло, спрашивали у прохожих: