Андрей Молчанов - Новый год в октябре

И правильно. А чего тебе волноваться? Она что-то взяла — деньги, вещи?

Ты рехнулся! Какие вещи? Ты не понимаешь… Моя работа, карьера…

Я завтра уезжаю.

Знаю. Леха, может, вернуть ее как-то? Хотя — глупость! Я просто в отчаянии… Ну, ладно. Ты пиши… как там, чего…

Непременно.

Звонок.

Алло!

Ты просто неуловим, старина! — раздался бодрый баритон Полякова. — То занято, то никто не подходит… Еле дозвонился.

Прошин безмолствовал.

Я вот по какому делу, — начал Поляков, несколько конфузясь. — Ты достал то, что я просил?..

Не достал, — сухо ответил Прошин. — И достать не смогу. У меня ничего нет. И не было. То, подаренное мной, — жест, необходимый для твоей заинтересованности в моей диссертации. Более того. Завтра я уезжаю в Австралию. На год.

Он не испытывал жалости. И неудобства не испытывал.

Разве любопытство — что тот ответит…

Та-ак, — протянул тот. Облапошил. Ну, что же. Все логично — вор у вора дубинку украл. Но мне тебя жаль, старик. Знаешь… Я бы помог тебе с диссертацией и так, потому как ты мне… близок, что ли? Тебе, вероятно не понять такого..

Почему же…. — Прошин вспомнил Глинского. — И, если твои слова правда, тогда действительно прости. Так уж вышло…

Все-таки ты дурак, — вздохнул Поляков. — Решил в одиночку? Провалишься!

Поэтому я не слишком на тебя и обежаюсь, хотя, когда продают свои, это нехороший симптом.

Я на распутье, — тихо сказал Прошин. — Или пойду один толпе честных людей по их пути, что вряд ли… Или — мы встретимся. Я принесу повторные извинения, отдам долг…

Посмотрим. А сейчас годик хочу отдохнуть. Ну, а история сегодняшним днем и годом не кончается…

Он говорил, но верил своим словам лишь наполовину.

Его постигало предчувствие иной жизни, которую невозможно предугадать и запланировать. Что-то — и не Второй! — твердило ему, что все будет иначе… Как? Он не старался изобретать варианты. Лень…

Что будет, то будет…

Ну, поживем-увидим, — сказал Поляков. — До встречи.

Звонок.

Да?

Мне… Алексея…

Вы с ним имеете честь говорить.

Здравствуйте. Это… Ира. Ира… Вы меня помните?

Ира… А-а, Ира! — протянул он, вспомнив ту, право с кем идти под руку мечтал завоева-ть любым подвигом. — У вас же не было моего номера телефона?

Да… Я искала вас… Я не думала, что найти человека так трудно. жж

Вы вышли замуж? — спросил он утвердительно, хотя понял — нет.

Нет. Вы имеете в виду Бориса?

Бориса, Арамиса, не знаю…

Бориса. Вы заступились за него… Тогда, у кинотеатра. Я видела… Я не успела за вами, вы исчезли в переулке, как приведение… Мы могли бы сегодня встретиться?

Вот что, Ирочка, завтра я уежзаю. Далеко и на целый год. Позвони мне через год. И мы поговорим. А не позвонишь — значит не стоило встречаться сегодня.

Звонок.

Слушаю.

Вадима Люциферовича, — интеллигентно сказал пьяный далекий голос.

Прошин ответил, что подобает, и положил трубку.

Больше телефон не звонил.

Он вышел из ванной, закутавшись в теплое махровое полотенце, разорвал зубами целлофановый пакет и вытащил из него новую рубашку, надел ее — белую, невесомую, расшитую нежно-зелеными листочками, неизъяснимо приятно пахнувшую свежим бельем — и, вытирая мокрые волосы, подошел к окну.

Падал первый октябрьский снег — сырой и вязкий сменивший беспросветный дождь. Над сиреневыми улицами мерцали фонари, было по-ночному тихо и спокойно. И тут он вспомнил как год назад, приехав с работы, так же смотрел в окно на ту же сырую улицу, но только фонари горели тускло, жизнь казалась безрадостной, небо Индии осталось позади, в впереди небо Австралии — голубое и приветливе, и жизнь впереди такая же, как это небо, пусть никогда и не видимое им! Все равно такая же!

Только Лукьянов… После разговора с ним что-то надломилось… Или пройдет?

Постой-ка… — произнес он. — 12 октября я приехал из Индии, 13 через Дели уезжаю в Австралию! Так ведь… год прошел! Ровно год! Итак, сегодня праздник! Новый год! Он у меня не в декабре… У меня свой календарь. Ах, шампанского нет, жаль!

В пустом холодильнике вместо шампанского нашлась бутылка ананасового ликера. Он налил полный фужер, торжественно чокнулся со своим отражением в зеркале.

По телевизору транслировали международный хоккейный матч. На бело-голубой — как воображаемое австралийское небо — лед выезжали хоккеисты, на ходу застегивая шлемы, и стадион ликующим ревом встречал их в предвкушении увлекательного поединка.