Арнольд Каштанов - Каньон-а-Шарон

Я изумился:

— Мать Григория Соломоновича? Как это может быть?

— Дедушку расстреляли, бабушка после лагерей с новым мужем-поляком, с которым сидела, в Варшаву подалась, это уже было после войны, из Варшавы сюда. Берия, конечно, знал, но давал папе работать. Ну а папа… Вы ж его знаете, непрошибаемый, идейный, добровольцем на фронт ушел, довоенная работа о векторе появилась, когда он в госпитале лежал, в сорок втором, — он до сих пор живет воспоминаниями. И вот теперь, когда все едут в Штаты… вы же знаете, у нас сейчас даже зарплату не платят, оставаться просто нет смысла, — он решил сюда. Тут его ученики, он считает, будет работать, школу научную создаст… Я разговаривал с советником министра по науке, папа тут никому не нужен, смешно даже говорить об этом. Но он как ребенок. Появилась какая-то Лилечка, подзуживает его. Может быть, вы написали бы ему, объяснили ситуацию…

— А что за Лилечка? — спросил я.

— Мало ли у него баб было… Вы ж его знаете… Какая-то из них. Теперь она с его помощью сюда надеется перебраться. Впрочем, ничего плохого про нее не могу сказать. Но она молодая, зачем он ей здесь? Она его бросит. А он готов развестись с мамой и жениться на ней.

— Не думаю, — сказал я, — чтобы мое письмо что-нибудь для него значило. И в любом случае ни в какие Америки твой папа не поедет.

— Но как я могу его, в сущности, беспомощного старика, отпустить сюда, практически одного? Он о детях и внуках не способен думать, но мы-то не можем о нем не думать.

— Но ты же не можешь ему помешать, правда? — спросил я.

Он хотел быть хорошим сыном. Ведь и мужем хотел быть хорошим. Просто как-то все не получалось. Старался, как мог. Взвешивал все варианты:

— А если он сюда приедет, вы за ним присмотрели бы?

— А ты куда?

— Герман Львович, где работа будет. У меня мама, жена, ребенок вот-вот родится.

Прощаясь, улыбнулся неотразимо:

— Ире Николаевне привет передавайте. Если б не такая плотная программа, я бы обязательно ее повидал.

Отец его приехал через год с небольшим. Мы с Ирой ждали в квартире, которую загодя сняли для него и Лилечки. Она позвонила из аэропорта, удивленная, что никто не встретил, я объяснил про бесплатное, за счет Еврейского агентства, такси, продиктовал адрес. И вот из окна второго этажа мы увидели, как остановилось такси с чемоданом на крыше, по-российски обвязанным бечевкой. Из машины молодо выскочила рыжая женщина в свитере и джинсах, помогла выбраться высокому и тощему старику. Таксист стаскивал чемодан. Бечевка порвалась, чемодан издал какой-то звук, таксист занервничал. Прежде чем грохнуть груз оземь, сердито крикнул:

— Ма зе? Барзэль? [7] Что это? Железо?

— Дас Бух, — сказал Векслер.

— Что? — спросила Лилечка.

— По-моему, он спрашивает, не кирпичи ли в чемодане.

— А ты что сказал?

— Я сказал, что книги.

— На иврите?

— На немецком.

— Почему на немецком?

— Лилечка, ты считаешь, я полиглот? Я-таки не полиглот.

— Успокойся, пожалуйста, я тебя умоляю.

— Ма зе? Барзэль? — завопил таксист, двумя руками волоча чемодан к подъезду.

Мы встречали у порога. Приобняв Иру, Векслер сказал:

— Здравствуй, Ириша.

Он держался просто, и всем полегчало, насколько это было возможно. Женщины занялись подарками и обедом. Векслеру дали отдохнуть. Вечером он дозвонился до своего ученика Штильмана, советника министра по науке. Тот горячо поздравлял с приездом. Перекладывая трубку от уха к уху, Векслер сурово вслушивался в паузы между фразами и спросил:

— Вы можете сейчас ко мне приехать? Мне сказали, это недалеко.

Мы с Ирой оторопели.

Ученик объяснил, что, к глубокому сожалению, это совершенно невозможно. Векслер плохо его слышал, хоть я слышал на расстоянии двух метров от трубки.

— Хорошо, встретимся завтра, — согласился Векслер. — Я должен решить, где мне жить. Во сколько вас ждать?…

— Э-э… я вам позвоню, хорошо? — сказал советник министра.

Среди ночи нас разбудил телефонный звонок Лилечки: Грише плохо, она не знает, что делать. Мы помчались, Ира послушала старика, что-то дала ему, мы посидели, пока он заснул. Дашка возмущалась и Лилечкой, и бывшим мужем, и нами с Ирой, на которых, как она сказала, только ленивый не ездит, и бывшим своим свекром:

— Почему он в Штаты не поехал?

— Может, сионист.

— Что ж так поздно сюда приехал?

— Почему поздно? Не опоздал, — сказала Ира.

Вскоре в Тель-Авивском университете устроили торжественную встречу. Дашка поехала как переводчица, но перевод не потребовался — кроме министра, забежавшего на несколько минут, чтобы поприветствовать, все знали русский. Советник министра обещал устроить международную конференцию, посвященную грядущему восьмидесятилетию великого математика, и учредить международную премию его имени.