Сергей Говорухин - Прозрачные леса под Люксембургом (сборник)

– Это у тебя нет вкуса, если ты считаешь, что старатель может прожить на полторы штуки в месяц.

– Ладно, уговорил. Две.

– Ладно.

Хлопнули по рукам.

– Чего ты в отпуск-то? – отсчитывая деньги, спросил бухгалтер. – Вроде не сезон.

– Устал, – односложно ответил Леха.

– Устал… Сейчас самая работа – не бей лежачего.

– Устают по-разному, Эдик…

Бухгалтер внимательно посмотрел на него.

– Добавить тебе еще полштуки?

– Добавь.

Пробивались в вечернем небе габаритные огни самолета. Дремали пассажиры. По проходу, настойчиво предлагая воду и леденцы, шла длинноногая хозяйка салона.

Тома спала, положив Лехе голову на плечо, и в том, как невесомо прислонилась она к нему, во всей ее угловатой позе ощущались неуверенность и настороженность. Темно-фиолетовые облака лежали за окнами иллюминаторов.

Леха что-то записывал в блокнот, перечеркивал, записывал вновь. Мучительно тяжело давались слова.

«Душа обязана трудиться: и день и ночь, и день и ночь…»

Она и трудилась: с восьми утра до восьми вечера, промывая ненавистный золотой песок, стиралась, мылась, тайком пила водку, нарушая непреложный сухой закон, ложилась спать. И не могла растратить себя даже на письмо – потому как писать ей, в сущности, было некому.

И теперь ей было необходимо вернуть созерцание и покой с помощью таинственных неподвластных знаков, именуемых словами, и женщины, так неожиданно прибившейся к оскудевшему берегу.

Он вырвал исписанный листок, скомкал, бросил на пол. Повернулся к Томе и осторожно коснулся губами ее волос.

Она улыбнулась скованно.

Ресторан был закрыт на обед. В полумраке застилались чистые скатерти, расставлялись приборы и неизменные таблички «Стол заказан».

Леха постучал. За дверью возникло недовольное лицо швейцара.

– Не видишь: обед.

– Раю позови.

– Какую?

– Любую.

Лицо швейцара приобрело еще более кислый оттенок, но пошел – рискни, не позови официантку.

Показалась Рая. Немолодая, сдобная, жеманная.

– Здравствуй, Лешенька. Где пропадал?

– В командировке.

– Что это за командировки такие по полгода?

– Бывают и такие. Нам бы посидеть.

– Так обед.

– Ну придумай что-нибудь.

Рая на секунду задумалась, поднимая себе цену в глазах Тамары.

– Пойдемте.

Сидели в дальнем углу ресторана. За тяжелыми пыльными гардинами шумела улица Горького. Гремела кухня. Носила и носила заказы Рая.

– А почему мы не пришли вечером? – спросила Тома.

– О, вечером здесь такая свалка: пьяные актеры, мат, дым коромыслом. В общем, праздник жизни, к которому мы не имеем никакого отношения.

– А какое ты вообще имеешь отношение к Дому актера?

– Самое далекое. Когда-то закончил литературный институт. Написал три пьесы.

– Идут?

– Идут. Вот здесь, – он постучал пальцем по лбу. – Но зато как идут. Поставлены и разыграны мною до мельчайших мизансцен. Под занавес, конечно, шквал аплодисментов, особо слабонервные зрители рыдают, кричат «браво», вызывают автора.

– И ты выходишь…

– И я выхожу… Простой, доступный, в джинсах, свитере грубой вязки…

– А в твоей голове уже рождаются новые замыслы, ты весь охвачен ими, тебе претят эти аплодисменты, скорее бы домой, сесть за стол…

– Откуда ты знаешь? – удивился он.

– Я актриса. Правда, бывшая.

– Что значит бывшая?

– Бывшая, Леша, это когда все в прошлом… Закончила училище – вызвали в какой-то Заступинск, я не поехала. Показалась в один театр, в другой… Где-то не подошла внешне – я же не красотка, сама это знаю, – где-то надо было переспать – я не смогла. Со всех дел вышла замуж, уехала на Север. Вела народный театр. Один шахтер, молодой парень, как он играл Гамлета… Отыграли премьеру, собрались отметить, зашли в гримерку, а он… – Она отвернулась. – Повесился на батарее парового отопления. На столе записка: «Быть или не быть? Быть и давать стране угля».

Леха наполнил рюмку.

– Налей и мне, – попросила Тома.

Леха налил, поднял рюмку.

– Давай попробуем показаться в Москве. Все-таки есть какие-то знакомства.

– Давай, – безразлично согласилась она.

– Тебе что, все равно, что ли? – разозлился он.

– А тебе?

В раскрытое окно свежестью чистых облаков врывался первый мартовский дождь, сливался с темной рябью канала, смывал с улиц черные, изуродованные мусором снега…В комнате тяжелый застоявшийся запах табака, пыльная лепнина на потолке, колченогий заваленный бумагами стол, афиши чужих спектаклей, закрывающие выцветшие обои…