Жорж Сименон: Голубая комната

— Закон требует, чтобы вы опознали тело.

Ему пришлось ждать в коридоре больницы вместе с жандармом и лейтенантом. На него уже тогда надели наручники, он еще не привык к ним, и при каждом резком движении они больно впивались в руки.

Дьем, особенно пристально глядя на него, заметил:

— Перед телом вашей жены, которое только что привели в порядок, вы стояли совершенно неподвижно и молча, на расстоянии нескольких шагов. Так ведут себя виновные, не правда ли?

Как объяснить судье, что в тот момент в самой глубине души он чувствовал себя действительно виновным? Он сделал попытку:

— Я все же виноват в ее смерти.

Этот допрос в кабинете Дьема оказался последним. Возможно, следователь и хотел задать Тони вопросы еще по некоторым пунктам или снова устроить ему очную ставку с Андре. Но, узнав о состоянии здоровья подследственного, он предпочел не настаивать.

Не прошло и двух дней, как профессор Биго, зайдя в камеру, нашел там человека, который, казалось, вел растительный образ жизни — равнодушного к тому, что ему говорили, равнодушного ко всему.

У него сильно упало давление, и психиатр отправил его в лазарет для наблюдения, где, несмотря на лечение, его состояние нисколько не улучшилось.

Он ел, спал, отвечал, когда с ним разговаривали, но без всякого выражения.

Даже брат не смог его вывести из этого состояния прострации. Тони смотрел на него с удивлением, казалось не понимая, почему Венсан, которого он привык видеть в кафе в Триане, вдруг неожиданно возник в этом лазарете.

— Не давай себя сломить, Тони. Не забывай — у тебя есть дочь, и все мы с тобой.

А зачем?

— Мариан легко у нас прижилась. Мы сразу устроили ее в школу.

Тем же безжизненным голосом он спросил:

— Она знает?

— Людям ведь рот не заткнешь. Однажды вечером она меня спросила: «Это правда, что папа убил маму?» Я, конечно, постарался разубедить ее. Сказал, что это неправда. «Все-таки он убийца?» — «Нет. Потому что он никого не убивал». — «А почему же его портрет во всех газетах?» Знаешь, Тони, она еще мала, не все понимает, поэтому не сильно страдает.

Был то конец мая или начало июня? Он не считал ни дней, ни недель, и, когда мэтр Демарье объявил ему, что он и Андре признаны виновными в убийстве Николя и Жизель, он никак не отреагировал.

— Им было удобнее соединить оба дела в одно, и это сильно затруднило защиту.

Здоровье его не улучшалось и не ухудшалось, и его снова вернули в камеру, где он с удивительной покорностью принял монотонный образ жизни заключенных.

Постепенно визиты прекратились, даже охранников стало меньше. В судебном ведомстве начался сезон отпусков, как и у большинства людей, и сотни тысяч горожан заполнили дороги, направляясь к морю, в горы, на природу. Газеты писали о разногласиях между экспертами, которые, по слухам, будут сенсацией всего процесса.

После анонимного письма и расследования, проведенного в Триане, подтвердившего связь Андре и Тони, тело Николя было эксгумировано. Провести первые исследования поручили специалисту из Пуатье, доктору Жандру.

Он обнаружил в организме большую дозу стрихнина, и ордер на арест Андре Депьер был подписан дней через двенадцать после ареста Тони.

Она нашла адвоката, мэтра Капада, который привлек специалиста из Парижа с мировым именем, профессора Шварца. Тот в пух и прах разнес выводы своего коллеги и пришел к менее категоричным выводам.

За три месяца Николя эксгумировали дважды, и поговаривали о третьей эксгумации, потому что научная полицейская лаборатория Лиона потребовала проведения новых анализов.

Шли также споры и о порошках брома, которые бакалейщик принимал каждый раз, предчувствуя приближение приступа. Аптекарь из Триана, который ему их поставлял, был допрошен и подтвердил, что упаковка каждого порошка не была заклеена с обеих сторон, таким образом, ее было очень просто открыть и подмешать туда что угодно.

Какое это имело отношение к Тони? Он даже не думал о том, признают его виновным или нет и каким будет наказание, если они проиграют дело.

Множество людей, спешивших четырнадцатого октября заполнить зал суда, адвокаты, съехавшиеся в большом количестве, удивлялись такому его поведению, а газеты стали писать о его бесчувственности и цинизме.

Андре и он сидели вместе на одной скамье, между ними был лишь один жандарм, и Андре, наклонившись немного вперед, сказала: «Здравствуй Тони!»

Он не вздрогнул и не повернул головы при звуке ее голоса.