Бернар Клавель - Сердца живых

Сказав это, он резко повернулся и вышел из комнаты. Захлопывая дверь, он услышал, как Каранто объяснял товарищу:

— Бертье был его дружок, и, возможно, он ему… В конце зимы заговорили о людях, которые начали оказывать сопротивление немцам в оккупированной зоне. Утром третьего марта Каранто, ходивший на почту за корреспонденцией, возвратился с газетой; он расстелил ее на большом столе и стал читать вслух:

— Виновники более чем сотни покушений, совершенных в оккупированной зоне, наконец задержаны. Французская полиция напала на след террористической организации . Слышите — французская полиция!

— Вот сволочи! — взорвался Тиссеран.

Палец Каранто, которым тот водил по строчкам, вдруг замер.

— Слушайте, — сказал он. — Покушения, направленные против военнослужащих оккупационной армии, угрожали национальному единству и вызвали необходимость репрессий, жертвами которых стали и ни в чем не повинные гражданские лица.

— Туго, должно быть, приходится нашим на севере, — печально проговорил Лорансен. — А я уже четыре месяца ничего не получаю из дому.

Товарищи стали наперебой успокаивать его. Немного погодя Каранто снова прочел вслух:

— Французская полиция выполнила свой долг, невзирая на опасность; несколько полицейских убито во время столкновений.

— Ну, их, конечно, наградят, — заметил сержант.

— Слушайте дальше, — продолжал Каранто. — В конечном счете полиции удалось раскрыть весьма разветвленную организацию. Установлено, что достойные сожаления террористические акты, совершенные за последние месяцы, не были изолированными действиями отдельных лиц, но методически готовились и осуществлялись. Руку преступных элементов направляла тайная коммунистическая организация.

Солдаты переглянулись.

— Значит, в оккупированной зоне существует серьезная организация.

— Она, без сомнения, существует и в наших местах.

— Да, — протянул Лорансен. — Но во главе ее стоят коммунисты.

— Ну и что ж! Это тебя отпугивает?

— Тише, тише, прошу вас! — крикнул сержант.

Спорщики умолкли.

— Возглавляют организацию коммунисты или нет, но она существует, — заявил Каранто. — И это очень утешительно.

Жюльен подумал о Гернезере. В газете не сообщали имен задержанных. Не указывалось даже, где именно произведены аресты. Но одно было бесспорно: как и предполагал Гернезер, в оккупированной зоне нашлись люди, которые объединились для того, чтобы убивать врагов.

Начиная с весны, трудности с продовольствием усилились. Каждую неделю два солдата с поста наблюдения отправлялись в деревню. Они уезжали местным поездом, шедшим в Брассак, и проводили весь день у крестьян. Там они ели сколько могли, что очень забавляло владельцев ферм. Иногда солдаты помогали крестьянам в полевых работах, и случалось, что они ночевали на крытом гумне. Когда наступала очередь Жюльена, ему казалось, что он навсегда покидает Кастр и Сильвию; в такие минуты он ясно понимал, что уже никогда не сможет жить вдали от нее. Наконец подошел и его черед ехать в отпуск. Он подумал о матери, которая присылала посылки, письма и все удивлялась, почему он так долго не едет. Жюльен придумывал множество объяснений, а сам между тем откладывал срок отпуска, уступая свою очередь товарищам. Один только Ритер, казалось, понимал его. Впрочем, Жюльену было не до других. Его мир ограничивался Сильвией. Он не видел ничего, кроме ее темных глаз, и все время боялся заметить в них тень грусти.

В начале марта британские самолеты совершили крупный воздушный налет на Париж. Газеты сообщили об этой новости на первых страницах под огромными заголовками. Отмечалось, что пятьсот человек убито и тысяча двести ранено. Когда в тот вечер Сильвия пришла в городской парк, Жюльен сразу же заметил, что ее всегда сияющие глаза померкли. Она, должно быть, почувствовала, что от него не укрылось ее смятение. Оба уже понимали, что не могут ничего утаить друг от друга.

— Читал газету? — спросила она.

— Читал.

Он немного помолчал, потом спросил дрогнувшим голосом:

— Ты боишься, Сильвия? Боишься за него?

Она посмотрела ему прямо в лицо и ответила:

— Нет, Жюльен. Нет, дорогой, клянусь тебе!

Девушка умолкла. В глазах у нее блеснули слезы. Она стиснула обеими руками руку Жюльена и глухим, прерывающимся голосом продолжала:

— Но и другого я не хочу. Понимаешь, не хочу. Нет, не хочу. Это было бы слишком жестоко. Я бы не в силах была тогда на тебя смотреть, мой милый, мой любимый. И я не хочу, чтобы ты даже в глубине души помышлял об этом. Только не ты. Нет, только не ты!