Бернар Клавель - Сердца живых

— Мне и без того табака не хватает, — запротестовал Ритер, — я ведь курю трубку.

— А что ты жрать будешь?

Страсти разгорелись, и сержант счел нужным вмешаться. Он не мог понять, почему люди, добровольно пошедшие на военную службу, не перестают возмущаться армейскими порядками. По мнению сержанта, уже если человек сам пошел служить, он должен мириться с трудностями. Лорансен, паренек с севера Франции, объяснил, что он записался в армию потому, что надеялся рассчитаться с немцами.

— Ну, а я просил направить меня в Пор-Вандр, — заявил Каранто. — Сюда я ехать не собирался.

— Тебе что, плохо с нами? — спросил сержант.

Наступило молчание. Все смотрели на Каранто, и Жюльен заметил, что тот слегка покраснел. Некоторое время солдаты ели в молчании, потом Верпийа совсем просто и спокойно сказал:

— На прошлой неделе четверо солдат дезертировали из полка, расквартированного в Монпелье, они хотели перейти в Испанию, но их поймали.

Все опять посмотрели на Каранто. Он поднял голову. Взгляд у него был суровый. Он встретился глазами с Жюльеном, и тому показалось, что Франсис ждет от него помощи. Однако Жюльен не произнес ни слова, и Каранто спросил:

— А что с ними сделали?

— Упрятали в тюрьму, — сказал Верпийа.

— Если б я только мог, то не раздумывая перешел бы границу, — вскинулся Лорансен.

— Не болтай чепухи, — отрезал сержант.

Вспыхнул ожесточенный спор, и сержанту пришлось повысить голос, чтобы утихомирить солдат. Когда наконец наступило молчание, он обвел всех взглядом и пояснил:

— Я тоже сперва вынашивал такую мысль. Но затем передумал. Надо рассуждать логично. Предположим, что все, кто мечтает расквитаться с немцами, кинутся в бега: представляете, что будет твориться на испанской границе? Вы уж мне поверьте, у нас и тут дело найдется.

— Ты и в самом деле думаешь, что армия перемирия…

Слова эти произнес Жюльен. Ему хотелось узнать, будет ли сержант разговаривать тем же языком, как офицер 151-го полка, который беседовал в Лоне с ним и с Бертье. На губах Верпийа появилась понимающая улыбка, словно он хотел сказать: «Ты ведь тоже просился в Пор-Вандр». Потом лицо его вновь стало серьезным. Немного помолчав, он спросил:

— Скажи, Дюбуа, что ты думаешь о вермахте?

Вопрос этот застал Жюльена врасплох. Остальные, казалось, тоже были озадачены. Сержант продолжал:

— Я не прошу вас кричать «хайль Гитлер!», но скажите, вы согласны с тем, что армия у них сильная? Ведь может спортсмен отдать должное своему противнику?

— Никто не спорит, они сильны, — сказал Лорансен. — Но ведь это все фанатики.

— Эсэсовцы и впрямь фанатики, но есть там и другие. Я отлично понимаю, что для нас все фрицы на одну колодку и мы мечтаем лишь об одном — побыстрее от них избавиться. Но я не то хотел сказать. Немецкая армия, разбившая нас, рождена Версальским договором. Между перемирием тысяча девятьсот восемнадцатого года и нынешним немало схожего. Гитлер разрешил Франции иметь армию в сто тысяч человек: ровно столько, сколько мы разрешили Германии после ее разгрома. И вот сами видите — эта небольшая армия превратилась в вермахт.

Они еще долго спорили о Гитлере, о фанатизме, о духе реванша. И сержант произносил те же слова, какие Жульен слышал в свое время из уст офицера 151-го полка. Военные катастрофы приводят впоследствии к великим событиям; из поражения рождается победа; надо оставаться на французской территории, чтоб быть готовыми к действию, когда настанет срок; якобы существуют секретные соглашения между Петеном и де Голлем. Жюльену чудилось, будто Бертье, как и тогда, шепчет ему на ухо: «Держись твердо. Он заговаривает нам зубы и думает таким способом купить. Пусть направляет нас в Пор-Вандр или мы вообще не запишемся в армию…» Вокруг солдаты все еще спорили. На миг перед его мысленным взором предстал военный лагерь возле Пор-Вандра и вечера, которые они проводили у моря, не сводя глаз с его безбрежной глади или с темных громад горного хребта Альберес.

После ужина Ритер встал из-за стола и направился в сад. Жюльен еще немного поговорил с товарищами, а затем тоже вышел. Вечер был свежий. Он зашагал по аллее, и вскоре запах табачного дыма привел его к бассейну. В темноте, точно пылающий уголек, вспыхивала трубка Ритера. Жюльен опустился рядом с приятелем на цементную закраину.

— Осточертели мне их разговоры о войне, — проворчал Ритер. — При одной мысли, что придется отдавать табак крестьянам у меня желчь разливается.