Бернар Клавель - Плоды зимы

— Пусть компресс полежит подольше. Я схожу домой и принесу вам поесть.

— Неужели вы думаете, что я могу сейчас есть…

— Надо себя заставить. Вы непременно должны что-нибудь поесть. Это придаст вам сил.

— Думаю, с меня хватит тарелки супа.

— Мы сейчас уйдем, — сказала госпожа Робен. — Но вы не беспокойтесь. Я скоро вернусь. И, если понадобится, пришлю к вам после обеда Луизу.

Итальянка кивнула в знак согласия, и все трое вышли. Отец только растерянно повторял:

— Какое несчастье… Какое несчастье… Что теперь с нами будет!

Как только он вновь остался один, его опять охватила тревога. Он долго колебался, не решаясь пойти в спальню. Однако он чувствовал, что холод все сильнее пробирает его, и необходимость сменить фуфайку гнала его наверх больше, чем желание взглянуть на больную. Он слегка побаивался остаться с ней наедине.

Отец медленно подымался по лестнице. Он немного потоптался у двери, не отваживаясь открыть ее, скованный мыслью, что вдруг жена уже умерла. Но, едва он переступил порог, тяжелый хрип больной успокоил его.

Он подошел к жене, дотронулся до ее пылающей руки, лежавшей поверх одеяла, и спросил:

— Ты слышишь меня?.. Ты меня видишь?

Отсутствующий взгляд жены мучил его. У него не укладывалось в голове, что она могла так измениться всего лишь за час. Она еще стояла перед его глазами такой, какой была, когда выходила из кухни в сад, и он долго пытался вспомнить, какие именно слова она произнесла, переступая порог. То ли она что-то говорила о холоде?.. Или о веревке… Или, может, о ноже?.. Ах да, нож, должно быть, остался в огороде вместе с ее сабо. Да, кстати, сабо… господин Робен обещал его принести. И забыл. Таковы уж люди, вечно что-то наобещают. И жена Робена обещала вернуться. Ведь компресс слишком долго держать нельзя.

Отец подошел к окну. Сабо все так же валялось на огороде, выделяясь желтым пятном на черной земле. А вот ножа не было видно. Черенок у этого ножа из темного дерева. Если он вонзился лезвием в землю, его отсюда нипочем не разглядеть. Добрый был нож, хоть и маленький, такие только до войны делали.

Отец пожал плечами и вернулся к постели больной. Он все старался вспомнить, какие слова произнесла мать, переступая порог. Это не имело большого значения, но такой провал в памяти раздражал его.

Отец поискал фуфайку в шкафу со скрипучей дверцей. Найдя, развернул ее и подержал минутку над печкой. От фуфайки шел приятный запах трав. Мать всегда любила перекладывать белье засушенными цветами и листьями.

Старик все еще был в спальне, когда вернулась госпожа Робен. Она сняла компресс, потом спросила:

— Вы подкладывали дрова в печь?

Он подкинул несколько полешек.

— Пойдемте в кухню, — сказала госпожа Робен. — Я принесла вам поесть.

Они сошли вниз. На плите стоял небольшой алюминиевый бидон и белая эмалированная кастрюля с красной крышкой.

— Покушайте, — сказала соседка. — Это вам необходимо. Ваша жена отдыхает. Сейчас она в вас не нуждается, а скоро и сестра будет. Мне придется на время вас покинуть, мужу надо выехать пораньше, чтобы попасть в Полиньи до двух. Как только он уедет, я вернусь… В бидоне суп с овощами. А в кастрюлю я положила зеленого горошка и кусок мяса.

— Но я не голоден… Я не голоден.

Соседка ушла, повторив на прощание, что он непременно должен заставить себя поесть.

Отец достал из стенного шкафа тарелку и ложку. Ему и в самом деле совсем не хотелось есть. Но он понимал, что горячий суп подкрепит его. Суп из протертых овощей был очень хорош, в нем ощущался легкий привкус копченых сосисок. Старик съел все, что было в бидоне. Подождал немного, потом взял вилку, чтобы попробовать зеленый горошек. Сперва он ел его прямо из кастрюли. Горошек был удивительно вкусный, он просто таял во рту. Отец положил три полные ложки на тарелку и отрезал мяса. Он то твердил себе, что неловко так наедаться, когда рядом тяжелобольная жена, то повторял, что надо любой ценой восстановить силы. Уж коли ему предстоит все делать самому, да еще раз двадцать на дню взбираться по лестнице!.. Он вспомнил о той зиме, когда он сам болел воспалением легких. Он тогда больше месяца провалялся в постели. И жена ходила за ним. Но ведь ей-то не семьдесят один год. И однако, она частенько жаловалась, что от этой лестницы остается без ног. К тому же она женщина и умеет ходить за больным. Нет, он этого не сможет, где уж ему одному управиться и с больной, и с домом, и с покупками…

Все эти предстоящие заботы угнетали отца. До этой минуты он еще ни о чем не думал — так он был сражен свалившимся на него несчастьем. Но по мере того как вместе с едой к нему возвращались силы, он начинал отдавать себе отчет в том, что ожидает его, если болезнь матери затянется. Он ведь совсем один. Будут ли ему помогать соседи? Часто ли станет приходить Мишлина? А служанка госпожи Робен? Она, конечно, сильна, как бык, да только ведь если она будет ходить регулярно, то придется ей платить.