Бернар Клавель - Плоды зимы

Он чувствует, как в нем попеременно поднимаются волны ненависти и нежности. Ему хочется так много сказать жене, которая прижимается к его плечу и всхлипывает.

— Милая ты моя… Немало мы с тобой повидали на своем веку… Случалось, ссорились, а ведь не стоило… Уж конечно, я бывал неправ.

— Молчи… — шепчет она. — И я бывала неправа.

— Там, где мы снова встретимся, будут царить мир и согласие.

Теперь стрельба слышна так близко, что кажется, будто крупный и яростный град барабанит в стены их дома со всех сторон.

Старики молчат.

Потом вытаскивают из-под себя матрас, ложатся на холодный пол и натягивают матрас, будто теплую перину.

Теперь им остается только одно — ждать.

Они долго пролежали так, не двигаясь. На полу было жестко, от холода у отца застыло тело; в конце концов он встал. Стрельба немного утихла.

— Не пойму, где теперь стреляют, — пробормотал он, — но как будто немного отошли.

— Мы даже не знаем, который час.

Отец вытащил из кармана часы и чиркнул зажигалкой. Было около пяти.

Пальба стихала, потом стали слышны только отдельные выстрелы.

— Оставайся тока здесь, — сказал отец. — Я поднимусь наверх, взгляну, что происходит.

— Будь осторожен.

Он поднялся в спальню и прильнул к отверстию в ставне. Уже рассвело, но солнце еще не выглянуло из-за крыш. В саду Педагогического училища на дорожках лежали и сидели немцы, рядом с ними на земле было положено оружие. Солдаты переговаривались. Некоторые были в касках, другие в пилотках либо с непокрытой головой. Один немец встал, подошел к сливе и залез на нее. Сперва отец подумал, будто он хочет взглянуть, что происходит по ту сторону стены, но сразу же понял: солдат просто рвет сливы. Набрав полную каску, он спустился с дерева, отнес сливы товарищам и снова сел около своего автомата, ствол которого лежал на пне. Другой солдат примостился на том же пне. Кое-где еще постреливали, но стрельба перемежалась долгими паузами, и тогда тишину нарушало только гудение автомобильных моторов.

Два немца лакомились сливами и швыряли косточками в других солдат, сидевших неподалеку, а те хохотали. Когда каска была опустошена, солдат, нарвавший сливы, надел ее на голову, улегся за пнем и передвинул автомат. Ствол автомата стал выплевывать красные огоньки, и отец непроизвольно присел на корточки. Автоматная очередь стихла. Старик выпрямился и посмотрел на другого солдата, стоявшего рядом с тем, что стрелял: тот спокойно перезаряжал автомат. Когда раздалась вторая очередь, отец даже не шевельнулся. Немцы стреляли в направлении холма Монсьель. Они извели четыре диска, а потом стрелок вновь отправился рвать сливы. Он все делал невозмутимо, точно это было для него привычным занятием, не представлявшим никакой опасности.

— Что ты там делаешь? — донесся снизу голос матери.

— Иду, иду.

Отец спустился в столовую.

— Стреляли совсем рядом, — сказала мать, — я испугалась, что это в тебя палят.

— Нет. Им начхать на нас. Они ведут огонь по Монсьелю.

— По Монсьелю?

— Да, и это значит, что если на них и в самом деле было произведено нападение, то атака эта провалилась… Поглядела бы ты только на этих немцев… Они, видно, и впрямь привычны к войне… Таких нелегко испугать. Говорят, им крышка, но по их виду этого не скажешь.

На отца произвело большое впечатление спокойствие немецких солдат. Все в их поведении заставляло думать, что они обосновались тут надолго.

Стрелять почти перестали, и мать спросила:

— А что они теперь будут делать?

— Интересно, кто это может знать!

Не успел отец произнести эти слова, как снова совсем близко послышалась пальба и почти одновременно раздались громкие крики и треск. Старики с минуту прислушивались, потом отец сказал:

— Где-то горит.

Они все ещё не решались открыть ставни. И в темноте поднялись на второй этаж. Посмотрев в щелку, отец увидел густое облако дыма, застилавшее солнце. Другое дымное облако темнело в небе в стороне вокзала. В саду Педагогического училища оставалось теперь всего несколько солдат. Отец успел разглядеть все это за несколько секунд, потом посторонился, давая место матери, и проворчал:

— Черт побери, они, кажется, подожгли город с четырех концов.

— Господи, горит вся Школьная улица.

Старики растерянно застыли на месте, потом направились к лестнице. Над ней слабо светилось слуховое окошко, выходившее на крышу.

— Если б я мог туда добраться, — сказал отец, — сверху бы я все разглядел.