Бернар Клавель - Плоды зимы

Их жизнь будет ожиданием, но чего хорошего могут ждать они от этой беспросветной тьмы, которая разверзлась перед ними?

Пепельно-серое небо, придавившее холодную зарю, не предвещало настоящего света.

Зима. Молчание.

Повсюду от земли, казалось, исходит чуть приторный запах, вроде того запаха, от которого холодеешь, входя в комнату, где лежит покойник.

Медленно тянулась зима, пасмурная и влажная. Затем пришла весна, но и она не принесла подлинной радости, а подарила людям лишь смутную надежду. Утихнет ли, кончится ли война? Да и кто мог сказать, что ему суждено увидеть ее конец? Потому что война была тут, рядом, и с каждым днем она принимала все более устрашающие формы.

Люди говорили об этом, толком не зная, что именно происходит; но одно было несомненно: убивали повсюду, бессмысленно, часто ни за что. Многих арестовывали. Утром являлась петеновская милиция или гестапо, уводили с собой людей, и никто их больше уже не видел. Бывали дни, когда комендантский час объявлялся в шесть часов вечера, и в одном из пригородов патруль застрелил какого-то старика пенсионера прямо в его собственном саду. Приходилось запираться в домах, наглухо закрывать двери и окна, сидеть в потемках, не высовывая носа наружу. На ближайшем плато спалили несколько деревень, и каждую неделю люди узнавали о гибели кого-либо из знакомых. В апреле немцы убили доктора Мишеля лишь за то, что он лечил партизан.

Отец покидал теперь свой участок, только когда приходилось идти за водой к колодцу, и, если мать задерживалась в лавочке, где отпускали продукты по продовольственным карточкам, он сильно тревожился.

Трижды наведывались жандармы, справлялись о Жюльене, но без всякой злобы.

Бригадир говорил:

— Мы, знаете, порядка ради. Так уж положено, хотя начальство и понимает, что он сюда до конца войны не покажется.

Отец и мать всякий раз подписывали одно и то же заявление, и сводилось оно к следующему:

«Заявляют, что ни разу не видели своего сына Жюльена со дня его исчезновения и не знают, где он сейчас находится». И, в сущности, так оно и было. Им даже не приходилось прибегать ко лжи, ведь их не спрашивали, получают ли они весточки от сына. Да и можно ли называть вестями несколько наспех нацарапанных слов с неразборчивой подписью то из Лиона, то из Сент-Этьена, а то даже из Марселя? Скорее это было равносильно молчанию. Они изредка получали коротенькое сообщение, что Жюльен жив, — вот и все.

А Поль в последний раз приходил к ним в начале января. Пришел поздравить с Новым годом. Выпил со стариками чашку скверного кофе, повторил, что по-прежнему верит в победу Германии, оставил отцу две пачки табаку и удалился, на этот раз даже не упомянув о Жюльене.

Для отца война была долгим беспросветным молчанием и одиночеством.

Старики даже перестали ссориться. Они целые дни возились в огороде, который спасал их от голодной смерти. Соседи по-прежнему покупали у Дюбуа овощи и по-прежнему сообщали все новости о войне. Но по-настоящему война ворвалась в их одиночество лишь в тот день, когда они узнали, что высадка союзников в Нормандии увенчалась успехом.

Словно дуновение надежды пронеслось над округой; оно всколыхнуло теплый июньский воздух и проникло в самую глубину сада. Новость принес Робен. На лице его сияла широкая улыбка, и он объявил, что скоро, наверно, наступит конец этому бедствию.

Но вслед за дуновением надежды снова пронесся вихрь тревоги. Немцы становились все более свирепыми, война грозила разорить весь этот край.

— В восемнадцатом американцы тоже дали им жару, — говорил отец, — и все равно места, где шли бои, здорово пострадали.

Беспокойство его усилилось, когда 16 августа стало известно, что в городе Кавалэр тоже высадились части союзников. Впервые за много лет отец склонился над картой Франции, которая была напечатана на обороте почтового календаря.

— Если они будут двигаться с юга, — пробурчал он, — мы можем оказаться прямо на их пути.

Уже месяц не было никаких известий от Жюльена, и потому мать просто сказала:

— Если б только знать, где он теперь.

Отец не отозвался. Они и прежде-то были не слишком разговорчивы, а за последние месяцы научились обходиться всего несколькими словами. Он знал, что эта простая фраза жены означает: «Ты так и останешься эгоистом. Думаешь о своем огороде, о своем доме, боишься, как бы его не разрушили. Думаешь только о себе, а вот для меня все это не имеет значения. Для меня имеет значение лишь одно — мой сын. Будь он тут, с нами, ему, конечно, не грозила бы такая опасность. Но он один. Его могут убить во время бомбежки, арестовать, подвергнуть пыткам, а мы даже не знаем, где он сейчас».