Юля Пилипенко - Голубь с зеленым горошком

— Да, довольно неплохо, правда давно не практиковалась. Я училась в институте Гете и…

И тут меня осенило. Паззл сложился так неожиданно быстро, что я растерялась. Ну конечно же. Гете-институт. Фрайбург и Берлин. Документальное кино. Самый нашумевший судебный процесс со времен Хана ван Меегерена. Мы с группой студентов смотрели фильм о гениальном фальсификаторе картин Вольфганге Вельтракки: «Beltracchi: Die Kunst der Fälschung» [77].

— Und?.. — ждал продолжения немец.

— Und… Das ist nicht wichtig. Ich glaube, dass Sie keine langweilige Geschichte hören wollen [78]. — Я специально перешла на немецкий, подыгрывая произнесенному «und» и пытаясь не выдать одолевающего меня волнения.

Немец похвалил меня за хорошее произношение и, перебросившись еще парой французских фраз с синьором Инганнаморте, рассыпался в извинениях и сообщил, что больше не имеет права нас задерживать.

— Мадемуазель, был рад знакомству. — Он отвесил легкий поклон. — Друг мой, не пропадай. Ты знаешь, как со мной связаться.

— Свяжусь. Береги себя.

— И ты. Кстати… Тебе удалось разобраться с любимыми игрушками?

— Нет. Но теперь у меня больше шансов, — прохладно улыбнулся Дженнаро, приобняв на прощание своего товарища и проводив взглядом его исчезающую в мягком свете фигуру. — Мадемуазель… Мне одному кажется, что наше молчание слишком затягивается? — спросил он через какое-то время, пронизывая меня взглядом.

— А что вы хотите от меня услышать?

Я сосредоточенно помешивала ложечкой соус табаско, на который у меня не было никаких дальновидных планов.

— То, что вы на самом деле хотите мне сказать. Вы можете на меня посмотреть, или мне продолжать обращаться к соусу?

Нет. Я не могла на него посмотреть, потому что в глазах скопились тяжелые слезы, в любой момент готовые окропить остатки мидий на огромной тарелке:

— А что говорить? Вы правы: весь мир лжет и нет предела совершенству. Простите, я сейчас вернусь.

Поднявшись из-за стола, я сделала несколько шагов, но сильные пальцы ухватили меня за кисть.

— Сядьте, — прорычал он. — Пожалуйста.

— Мне больно.

Я все-таки на него посмотрела.

— Из-за чего именно вам больно?

— Из-за того, черт возьми, что вы больно сжимаете мою руку.

— Merrrd… Простите, я не хотел. — Он ослабил хватку, но кисть так и не отпустил. — Вы сейчас вернетесь на место и сядете. Я ясно выразился?

— Да куда уж яснее? — ответила я вопросом на вопрос, но все же сделала так, как он сказал.

— Вас расстроили слова моего знакомого?

— Да, merd, расстроили. Мне неприятно. Почему? Почему просто нельзя было сказать, что вы жили в Париже, что великолепно знаете этот город? Я… Я так старалась, чтобы вам понравилось, чтобы вам было интересно… Ведь мы могли пойти на Марсово Поле или банально подняться на смотровую площадку Эйфелевой башни. Но мне хотелось вас удивить, рассказать что-то необычное, познакомить с моим и только моим Парижем. А Мопассан… как мне вообще пришло в голову с вами туда пойти? Мое место, мой кусок души…

Я снова вернулась к манипуляциям с дурацким табаско, умудрившись довести его до пенистой консистенции.

— Мадемуазель, — с какой-то непривычной нежностью произнес Дженнаро, аккуратно забирая у меня соус. — Меньше всего я хотел вас обидеть. То, что я какое-то время жил в Париже, абсолютно ничего не меняет, потому что с вами это совершенно другой город, понимаете? Я не знал историю де ла Барра и не ожидал, что меня может тронуть девушка, которая садится на корточки и оставляет под дождем записку на скромном надгробии.

«Не знал, что в ресторане, в котором ты наверняка был не меньше десятка раз, к нам подойдет Вольфганг Вельтракки, который даст мне понять, что ты такой же искусный лжец, как и он сам». — Я едва сдерживалась, чтобы не проговорить это вслух, но встречу с Вельтракки еще нужно было переварить в голове. Слишком уж насыщенным и разнообразным оказался наш ранний ужин.

— А человек, который к нам подходил… Ваш друг… Кто он?

— Это имеет сейчас значение? Если не ошибаюсь, у нас был разговор на другую тему.

— Да, но все-таки… Кто он?

— Просто старый знакомый.

— А чем он занимается?

— Понятия не имею. Мы очень давно не виделись. Раз уж вы о нем вспомнили… О какой операции в Германии вы ему говорили?

— Аппендицит вырезали, — съязвила я.

— Мадемуазель, вы могли просто не отвечать, — выговорил Дженнаро ледяным тоном. — Я видел ваш нестандартный шрам, и он точно не является следствием аппендицита.

— То есть вы мне не верите?