Юля Пилипенко - Голубь с зеленым горошком

— Ваша красивая сказка напомнила мне менее романтическую историю с зайцами на Мадейре. Несколько лет назад они заразились бешенством и носились по всему острову, как одурманенные наркоманы: прыгали под колеса, устраивали спринтерские забеги на пляжах и распугивали туристов.

— Вы серьезно? Пытаюсь себе представить чокнутых зайцев, и почему-то хочется смеяться. Простите.

— Смейтесь на здоровье. Но уверен, что бабочки, покрывшие rue Royal, вызывали большее умиление. Мы идем в «Dior»? — спросил Дженнаро, когда я потянула его к магазину с белым козырьком.

— Почти. Но нет.

— Почему?

— Потому что у нас нет времени на магазины. Но если вам что-нибудь там нужно, давайте зайдем.

— Мне — точно нет, хотя я бы купил несколько свежих вилибрикеновских рубашек.

— «Vilebrequin» находится на Avenue Montaign — это ровно в двух шагах от нашего отеля. Мы успеем попасть туда завтра.

— Уникальный ребенок… Я же не могу пригласить девушку в столицу моды, жить в двух шагах от Avenue Montaign и покупать себе рубашки, когда она отказывается от шоппинга. Давайте хоть в «Dior» зайдем.

— Давайте завтра. — Меня вдруг одолел бесконтрольный смех. — Простите… Я просто вспомнила одного человека, который однажды пригласил меня на шоппинг, чтобы поднять настроение. Он прекрасно знал, что у меня нет денег, потому что обстоятельства были сложные. Я бы сказала смертельные. Так вот шоппинг заключался в следующем: он выбирал себе вещи, выходил из раздевалки и спрашивал, к лицу ли ему та или иная шмотка.

— И он не предложил вам что-нибудь выбрать?

Дженнаро резко замедлил шаг.

— Нет.

— А вы, естественно, этого не сделали?

— Конечно, нет. В тот момент тряпки заботили меня меньше всего. Это не то, о чем я думаю, когда навсегда теряю друзей. Да и вообще я о них редко думаю. Наверное, потому что у меня всегда была возможность выбирать. Ну, или почти всегда.

— Понимаю. Но на вашем месте я бы вынес весь магазин, — процедил он сквозь зубы.

— В каком смысле?

— Не важно.

— Нам сюда. Добро пожаловать в le Village Passage.

Робко взяв его за руку, я проскользнула в узенькую, едва заметную арку рядом с диоровским магазином. Однажды я оказалась здесь по чистой случайности, прогуливаясь по Парижу вместе с папой. Это был старенький парижский дворик — очаровательная деревушка в самом центре великого города. Первые здания появились здесь еще в 1760 году, со временем разделив пространство вместе с колоритным французским рынком. На сегодняшний день местечко преобразилось в пассаж под открытым небом, где можно насладиться крохотными домиками, лучшими брендовыми магазинами мира и уютнейшим ресторанчиком «Le Village», где, по моему мнению, готовили превосходный капучино и будоражащие вкусовые рецепторы круассаны. Впрочем, у заведения было много других достоинств, начиная от шикарной кухни и заканчивая невероятно красивыми официантами. Однажды я чуть нечаянно не вышла замуж за одного из этих красавцев, потому что произнесенное им «je vous en pris» [74]едва не лишило меня сознания на глазах у любимого отца.

— Мадемуазель, это было великолепно, — к такому выводу пришел мой друг, стряхивая на блюдечко крошки четвертого по счету круассана. — И куда мы дальше?

А дальше нас ждала церковь Мадлен с ее величественным фасадом, напоминающим классический греческий храм. Возвышающийся над двадцатиметровой колоннадой фриз со сценой Страшного суда невольно вызывал грандиозное уважение к Наполеону, который приказал построить «La Madeleine» в честь своей Великой армии. Я на секундочку испытала чувство стыда перед Марией Магдалиной, но нарушенная клятва однозначно стоила состояния эйфорического счастья и тонких укоров со стороны моего спутника.

— Я шел с ней к алтарю под одиноким сводом… — сыронизировал мой товарищ.

— Больше не буду с вами так откровенничать. — При всем желании у меня не получалось на него сердиться. — В вас вообще нет ничего святого.

— Здесь вы фактически попали в точку. Но согласитесь, мадемуазель, с вами я веду себя довольно свято.

— И кто сказал, что мне это нравится?

— А разве нет?

— Нравится, черт возьми.

Я прижала ладонь к губам, с которых слетело пропитанное эмоциями французское «merd».

— Мадемуазель, мы же в церкви…

— Простите. И вы, и Мария Магдалина… Ладно, нам пора. Впереди великая прогулка.

Полюбовавшись шикарным зданием «Opera Garnier» с мраморными ступеньками и расписанным Шагалом плафоном, мы зашагали по бульвару Капуцинов, названному в честь располагавшегося неподалеку монастыря капуцинок. Я показала Дженнаро легендарный мьюзик-холл «Олимпия», где в 1895 году братья Люмьер впервые продемонстрировали публике свой фильм. Я болтала без умолку, ведь Париж всегда был, есть и останется уникальным, потому что каждая его часть, улица и перекресток являются хранителями истории. Это — неизменно, это — навсегда. Париж — тот самый город, в котором ты указываешь на кусочек тротуара и говоришь: «А вот этот квадратный метр на пороге Министерства иностранных дел знаменит тем, что однажды здесь в приступе апоплексии упал Стендаль».