Юля Пилипенко - Голубь с зеленым горошком

— Скорее всего, второе, — засмеялась Джоана.

Покончив с чаем и десертом, мы еще немного поговорили на личные темы, и я убедила Джоану, что меня смело можно оставить одну. Я понимала, что ее работа не сводится только к тому, чтобы нянчиться с заплаканным посетителем, который, по существу, даже не был клиентом ее отеля.

Я бродила по просторным апартаментам и думала о том, что обстоятельства, при которых мы с Бернардом Шоу оказались в этих двух комнатах, имели очень даже общий знаменатель. Конечно, мою утрату нельзя было сравнить со смертью близкого друга, но потеря — всегда потеря.

«Интересно, вы писали в этой комнате или на террасе?»

Я разглядывала вплотную придвинутый к подножию кровати письменный стол. Такое расположение мебели являлось португальской нормой в XVIII–XIX веках, впрочем, как и большое количество развешенных на стенах картин. Одна из них особенно привлекла мое внимание, потому что слишком отличалась от всех остальных: на фоне замысловатого переплетения сложных кубических фигур четко просматривалась надпись «Cafe». Я не могла объяснить, что именно так меня зацепило, но от картины невозможно было оторвать глаз. Она манила, притягивала, звала, дразнила… То мне казалось, что я вижу девушку с длинными волосами, то какую-то птичью лапку, то еще что-то — каждый раз воображение дарило мне новые сюжеты и идеи. Свернувшись калачиком на расположенном напротив диване, я смотрела в одну и ту же точку, разгадывая ребус за ребусом, загадку за загадкой. Я могла часами гулять по парижскому Лувру и д’Орсэ, проводить огромное количество времени на музейном острове в Берлине, восхищаться темой одиночества Хоппера, болью Модильяни или обожаемыми мною работами Лотрека, но мое мнение о том или ином полотне всегда сводилось к двум примитивным параметрам: «чувствую — не чувствую». Так вот, это был тот самый случай, когда я чувствовала. Чувствовала до тех пор, пока меня не победил сон.

Я слышала, как тихо открылась дверь номера. Шаг, второй, третий, остановка. Он смотрел на меня так, как будто воровал во сне. Ресницы мои подрагивали. Я понимала, что не выдержу, сдамся и открою глаза. Дженнаро бесшумно приблизился к дивану и едва слышно спросил:

— Вы спите?

— По официальной версии — да.

— Мадемуазель, в вас проснулось чувство юмора. Я рад. Как вы?

Сменив горизонтальное положение на сидячий вариант, я с благодарностью посмотрела на своего друга:

— Спасибо, все отлично. Спасибо и вам, и Джоане. За вещи в том числе. Я отдам вам деньги.

— Давайте не будем загонять вас в долги еще больше. Вы и так должны мне баснословную сумму денег.

— Ладно, — улыбнулась я. — А можно вопрос?

— Давайте.

— Что это за картина с птичьей лапкой?

— Никогда не задавался этим вопросом. Картина себе и картина, как на стенах других отелей. Вам она нравится?

— Очень.

— Ну и хорошо. Скажите мне, а какие у вас планы на вечер?

— С моими зареванными глазами — никаких. Буду приводить их в норму. Сильно опухли?

— Признаюсь, что за время нашего непродолжительного знакомства мне доводилось видеть их в лучшем состоянии.

— Поверю вам на слово.

— Но это не значит, что вечер вы проведете дома. Я планировал познакомить вас с одним интересным человеком.

— С живым?

— Более чем. Сегодня она устраивает закрытую выставку для политиков и местных шишек.

— Это «она»?

— Да.

— И как ее зовут?

— Пусть это будет для вас сюрпризом, мадемуазель. Если вы не против, вас отвезет домой один из водителей отеля. Моя машина еще на мойке.

— Да, конечно… Спасибо. Большое спасибо.

Он забрал меня на нашем стандартном месте и бросил в мандариновую нишу двери очередную монетку.

«Игра снова началась, — мне почему-то вспомнились слова из французского фильма «Jeux d’enfants» Яна Самюэля. — Это было лучше, чем соло Хэндрикса, чем шаги Нила Армстронга по Луне, чем хоровод вокруг елки, чем состояние Билла Гейтса. Лучше, чем все трансы далай-ламы, чем все уколы тестостерона Шварценеггера и коллагеновые губы Памелы Андерсон. Лучше, чем вудсток и оргазмичейские рейвы. Лучше глюков Де Сада, Рембо, Моррисона и Кастанеды. Лучше, чем свобода. Лучше, чем жизнь!»

Когда мы оказались у входа в музей электричества, я вопросительно посмотрела на Дженнаро.

— Не переживайте. Я, конечно, взялся за ваше культурное образование на этом острове, но мы здесь не ради тока.

На рецепции нас поприветствовали две ухоженные дамы и со словами «Добро пожаловать!» указали на лестницу, ведущую на второй этаж. Там уже собралось небольшое количество изысканно одетых людей, блуждающих среди картин, сочетающих в себе комбинацию красок, ткани и прочих материалов. Все внимание было привлечено к невысокой коротко стриженной женщине: вокруг нее крутились телевизионщики, газетчики и местные политики.