Юля Пилипенко - Голубь с зеленым горошком

— Терпи, терпи… — прорычал Дженнаро, закрывая меня всем корпусом.

Не думаю, что он сгорал от удовольствия под фонтаном огненных брызг, лишившись рубашки, которая минимизировала мое кровотечение. Но он знал, как со мной разговаривать в критических ситуациях. Только жестко. И только в утвердительной форме. Любая другая меня сейчас не устраивала и раздражала. Меня нельзя жалеть и делать слабее, чем я есть на самом деле. Потому что я сама могу пожалеть кого угодно, иногда капризничая и играя в беззащитного ранимого ребенка. Или не играя. Слишком уж тонкой была грань.

Метров через тридцать Дженнаро остановился. Я видела, куда он смотрит, но не могла прочесть выражение его непроницаемого, редко поддающегося эмоциям лица. Облегчение? Раздражительность? Ненависть? Негодование? Все вместе? Что ты чувствуешь? Или ничего? Дом, возле которого мы стояли, практически нависал над обрывом, и у меня не возникло сомнений, что мы у цели. Во-первых, дальше некуда было идти. Во-вторых, именно отсюда открывался лучший вид на Фуншал, а со вкусом и возможностями у Дженнаро никаких проблем не было. Конструкция пострадала пока лишь частично, процентов на тридцать-сорок. Больше всего не повезло металлической лестнице, которая расплавилась и напоминала растекающиеся часы Сальвадора Дали. Учитывая, что все дома пятизвездочного отеля находились на приличном расстоянии от земли, попасть в номер через центральный вход оказалось невозможным. А другой попросту отсутствовал.

— Жди меня здесь. Оставайся на месте и не шевелись. Скоро все закончится. Ты меня поняла?

— Что вы собираетесь делать? — запротестовала я, на секунду забыв, с кем разговариваю.

Он не стал отвечать, одарив меня таким взглядом, что пожар резко отступил на второй план.

— Хорошо-хорошо… Только, пожалуйста, осторожно. Пообещайте мне…

Дженнаро было не до глупых, бессмысленных обещаний. Обогнув фронтальную часть дома, он остановился возле гордо возвышающейся террасы, опоясанной элегантными металлическими столбиками, из которых состояло красивое ограждение. Я понимала, что он выбрал единственный верный способ, но, глядя на лестницу, подумала о температуре накалившейся стали. Дженнаро молниеносным движением коснулся металла и резко оторвал руку, посвятив забору целую оду, состоящую из мелодичного итальянского мата.

Не задумываясь, стянув с себя промокшую майку и забыв о больной ноге, я побежала к пылающему дому настолько быстро, насколько позволяла моя травма.

— Ты что творишь, черт возьми? Я тебе сказал… — он заорал так, что я покрылась мурашками, ощущая, как шевелятся невидимые волосы на руках.

— Возьмите, возьмите, пожалуйста… Это поможет.

Меня можно обидеть и ранить. Я с детства ненавидела, когда люди повышают голос, а особенно на меня кричат. Конечно, с возрастом я научилась закрывать глаза на многие вещи, но только в том случае, если это не касалось людей, которых я любила. А Дженнаро Инганнаморте я любила так, как никого на свете. Выхватывая из рук бесформенную майку, он заметил мое поникшее выражение лица, но ничего не сказал.

Вернувшись на безопасное расстояние, я видела, как он разрывает плотную ткань и со скоростью профессионального боксера забинтовывает родные мне руки. Через считаные секунды он уже подтягивался на металлических прутьях, перенося тренированное тело через ограждение террасы. Дом скрежетал и пошатывался: он вел диалог со смертью, противился, возражал, спорил. Я услышала звук бьющегося стекла, и фигура Дженнаро растворилась в пугающей темноте.

И вот тогда я поняла, что страх не имеет пределов. Он достигает мертвой точки, проламывает любые стены и движется дальше. Ему чужды границы и выстраиваемые нами преграды. Оставшись одна во всем этом хаосе, я готова была закричать от чудовищной боли. Я больше не боялась пожара, огня и падающих балок. Я боялась лишь одного: больше никогда не увидеть человека, который стал моей сегодняшней жизнью.

Я никогда не забуду чувство, которое испытала, когда Дженнаро вновь появился на дымящейся, уставшей от борьбы террасе. Это нельзя назвать ни облегчением, ни даже радостью. Все существительные и прилагательные здесь бессильны. Пожалуй, похожие ощущения я испытала в тот момент, когда ко мне в реанимационную зашел седоволосый немецкий профессор, который сказал примерно следующее: «Джулия, твои показатели печени и других органов резко улучшились. Думаю, мы сможем обойтись без трансплантации». На следующий день мои балованные органы снова отказали, но коллаж из надежды, слез счастья и немыслимой жажды жизни остался со мной навсегда. Шок, напряжение и стресс немного ослабили хватку, уступая дорогу пожирающей физической и моральной усталости. Когда Дженнаро вплотную подошел ко мне, я даже не обратила внимания, что в руке он держит какой-то свернутый в несколько раз плакат. Несколько секунд он смотрел на меня молча, словно выжидая, а затем крепко обнял. Свободной рукой он перебирал мои мокрые волосы и постоянно касался губами скатывающихся по щекам слез: