Юля Пилипенко - Голубь с зеленым горошком

Я вижу небоскребы Нью-Йорка и свое зеркальное отражение. Я снова фотографирую и случайно продавливаю каблуком пакет с соусом карри, который какой-то идиот выбросил прямо на тротуаре. Я вижу огни и металлический блеск «Харлея», припаркованного возле одного из баров ночного Ки-Веста. Вижу запутанные стропы своего парашюта, открывшегося с большим опозданием и поддавшегося капризам ветра. Я падаю вниз и думаю о том, что настоящий полет прекрасен, как секс и любовь. Я вижу сингапурский храм, фонтаны из шоколада, легкие сари, мечети Стамбула, озера Норвегии и лаванду Прованса, вижу мягкого львенка на кровати в Хельсинки и графити на остатках Берлинской стены, вижу аттракцион с видом на бешеный Вегас, вижу Женеву и аэропорт Мадейры. Вижу ваше лицо. И огонь. Повсюду. И я так боюсь запомнить остров именно таким… И…

Почувствовав, что «ройс» заметно сбавил скорость и обороты, я замолчала, но все же не решалась возвращаться в реальность.

— Джулия, девочка, мы приехали, — донесся до меня голос Дженнаро.

Я открыла глаза и поняла, что это конец.

Украдена из Музея Современного Искусства в Париже в мае 2010 года.

Текущий статус: картина официально считается уничтоженной.

Он посмотрел на меня один раз. Всего один-единственный раз. Автоматически обхватив пальцами ремень безопасности, я молча растворилась в глазах Дженнаро, пытаясь дать ответ на вопрос, который так и не прозвучал. Наверное, не имело никакого смысла произносить вслух то, что и без десятка слов казалось предельно ясным. Наш немой диалог продолжался всего секунду, возможно, немного дольше, но в тот момент я точно поняла и осознала, что этот взгляд будет преследовать меня всю жизнь. Куда бы я ни поехала, куда бы ни улетела, с кем бы я ни проснулась каким-нибудь призрачным, несбыточным утром и как бы мне ни хотелось сбежать или спрятаться, взгляд Дженнаро Инганнаморте останется со мной навсегда. Сквозь привычный слой льда и знакомую пелену хладнокровия я отчетливо смогла рассмотреть его душу — темную, глубокую, таинственную, но все-таки настоящую и чертовски живую. Очень-очень живую. Мимолетное замешательство, на миг соскользнувшая с безупречного лица маска, и я увидела подтверждение словам, которые совсем недавно довели мою кровь до температуры кипения: «Потому что я никогда никем так не дорожил. Я вообще никогда никем не дорожил». То ли на Дженнаро так повлиял поток моего сознания, то ли сдавливаемый тонкими пальцами ремень, но факт оставался фактом: он делал выбор. Безусловно, важный. А может быть, жизненно важный.

Стрелки на часах «ройса» притихли и замедлили ход в то время, как огонь по-мальчишески жонглировал искрами, подпевал ненавистному ветру и издевательски облизывал все вокруг своим безобразным, раскаленным до изнеможения языком. Пока чаша весов в душе Дженнаро раскачивалась и колебалась, я включила слайд-шоу и мысленно фотографировала. Я поняла, что у сомнений есть сердце и человеческий пульс, а терзания умеют воевать между собой, как глупые люди. Я поняла, что сидящий в двадцати сантиметрах от меня человек впервые за сорок с весомым хвостиком лет окунулся в паутину чувств, хаоса и неразберихи, что ему все это чуждо и совершенно не нужно. Никогда не было нужно. Поняла, что в его планы не входила забытая в Женеве книжка, которую я с такой неприкрытой жадностью листала в стокгольмском музее модернизма, поняла, что он жалеет, что вернул ее мне, поняла, что не вписываюсь в его целостную и детально прорисованную картину жизни на широкую ногу, поняла, что еще какой-то миг, необходимый мне миг, и я стану для него всем на свете, выйду на первый план, закрою рыжими волосами привычное полотно и изменю запланированный ход судьбы. Вверх-вниз. Вниз и вверх. Дурацкая чаша. Невыносимое ожидание. Бешеная пульсация голубоватой жилочки на виске. Еще чуть-чуть, и я добровольно выйду из машины, несмотря на окружающий кошмар. Еще чуть-чуть, и он скажет мне: «Джулия, что мы здесь делаем? Нет никого и ничего важнее, чем ты». Еще чуть-чуть, и он нажмет на газ. Но он не нажмет. Потому что есть чаша весов. И я чувствую, вижу, фотографирую. Она склоняется не в мою пользу. И больше нет моих рыжих, застилающих полотно жизни волос. Для него они все дальше и дальше. Они меркнут и исчезают на фоне огня. Отступают сомнения, выбрасывают белый флаг терзания, умирает мимолетный соблазн поддаться всепоглощающей слабости, холодеют глаза. Я проиграла. Есть что-то дороже, важнее и лучше меня. Я отстегиваю ремень, расслабляю пальцы, оборачиваюсь, смотрю на открытые автоматические ворота лучшего португальского отеля Мадейры. В метре от нас, чуть правее, горная дорога. Можно ведь вверх. Пусть в сердце пожара, но вверх. Можно ведь. Но нет. Его глаза точно говорят «нет». Есть что-то дороже, важнее и лучше меня. Я перевожу взгляд на выданное полицией влажное полотенце с вышивкой «Madeira». Мадейра, дорогая, любимая, ты на глазах превращаешься в остров без имени. Горишь ты. Горит моя жизнь. В очередной гребаный раз она горит в прямом смысле этого слова. Но самое смешное то, что мужчина, который находится рядом со мной, сканирует мое внутреннее поражение и как ни в чем не бывало возвращается к знакомой, придуманной нами игре: