Юля Пилипенко - Голубь с зеленым горошком

— Оденьтесь, мадемуазель, — сказал Дженнаро, поднимая с пола полотно с голубиной лапкой. — Честь любимой женщины дороже любого искусства.

Тогда я еще не понимала, к чему он это сказал, но, прикрывшись приятным на ощупь холстом, я прыснула от смеха. Пока сотрудник отеля рассыпался в извинениях и объяснял причину своего визита, я, упершись головой в плечо Дженнаро, откровенно рыдала и билась в конвульсиях. Это было настолько заразительно, что синьор Инганнаморте последовал моему примеру, особенно когда я предложила ему часть картины.

— Мадемуазель, просто придвиньтесь ко мне. Не вздумайте разорвать холст, — попросил он сквозь смех.

— Вам так дорога лапка голубя?

Если хладнокровный синьор Инганнаморте когда-нибудь и плакал в этой жизни, то это было при мне и от неконтролируемого хохота. Если бы тогда я понимала всю пикантность и тонкость ситуации, из «Reid’s» меня явно выносили бы на носилках. Но, к счастью, открытие ожидало меня впереди, иначе я бы точно попала в лист лауреатов Дарвина благодаря смерти от смеха. Взяв себя в руки, Дженнаро обратился к окончательно растерявшемуся рецепционисту:

— Синьор, простите за шум. У нас действительно все в порядке. Мы писали письмо, и стол неожиданно рухнул.

— Синьор Инганнаморте… Вы же наш постоянный гость. Больше чем гость. Мы переживали, вдруг что-то случилось. Мне очень неловко. Приношу свои извинения. Наши клиенты забеспокоились из-за шума в лифте. Там сорвалась афиша с завтраком. А затем этот звук в ваших апартаментах…

— Все в порядке. Что касается стола, я завтра поговорю с Джоаной. Я его куплю, отреставрирую и в лучшем виде подарю отелю. Афишу в лифте я тоже куплю. Но не отреставрирую. При всем уважении к «Reid’s», изображенный на ней круассан напоминает увядающую мужскую эрекцию.

На этот раз не выдержал даже сотрудник отеля. Попросив прощения за вторжение, он громко рассмеялся и прежде, чем проститься, сказал:

— Простите за дерзость, синьор Инганнаморте… Но у меня были такие же ассоциации с этой рекламой для завтрака.

Услышав звук закрывшейся двери, Дженнаро бережно забрал у меня картину и сквозь смех произнес:

— Это самая дорогостоящая ночь в моей жизни.

— И моя, — подтвердила я, не до конца понимая, что он имел в виду.

Украдена из Национальной галереи Лондона 21 августа 1961 года. Кражу совершил пенсионер, бывший водитель автобуса, Кемптон Бантон.

Текущий статус: находится в Национальной галерее Лондона.

Когда я открыла глаза, солнце висело высоко над «Reid’s», намекая, что утро осталось далеко позади. Состояние было довольно бодрым, несмотря на то, что до постели сэра Бернарда мы добрались после рассвета. Из-за бесконечных рельефных гор светало на острове достаточно поздно, то есть по моим подсчетам спать мы легли не раньше восьми утра. Я вдыхала запах собственных волос, которые пропитались каким-то местным шапмунем, плохо смытым в порыве страсти. Чувствуя ровное дыхание у себя за спиной, я боялась пошевелиться и нарушить красивый ритм. Я с наслаждением рассматривала оберегающие меня во сне мускулистые руки, с каждой секундой признаваясь себе в том, что влюблена в каждую их мышцу и каждый изгиб. В этих руках была заключена вся моя хрупкая жизнь, и они охраняли ее по достоинству. Проснувшись окончательно, я постаралась осторожно высвободиться, но Дженнаро не одобрил предложенный мною вариант развития событий и прижал меня к себе еще сильнее.

— Я так и знала, что вы не спите, шпионите за мной и улыбаетесь, — рассмеялась я.

— Последние сорок минут я был очень занят… — раздался любимый хрипловатый голос.

— Чем это, интересно?

— Пытался пересчитать кудряшки в ваших волосах. Они свели меня с ума еще в Париже.

— И как? Удалось?

— Нет. Я несколько раз сбился и решил, что не хочу знать точное количество.

— Кудряшки появились из-за того, что вы меня намочили в душе. И… и это было потрясающе. Я теперь не понимаю, как можно принимать душ без вас. Это ведь просто кощунство. Все без вас — сплошное кощунство…

Смеясь, я предприняла новую попытку изменить лежачее положение, но синьор Инганнаморте был тверд в своем решении… и не только.

— Вы категорически отказываетесь меня отпускать? — хохотала я, когда он перекатывал меня по кровати, запутавшись в тончайшей простыне.