Александар Хемон - Проект Лазарь

Конечно, и мне случалось в тот период, когда я сильно пил, пьяным водить машину. Иногда, совсем уже поздно ночью, покинув какой-нибудь бар, ставший мне на время родным домом, я садился за руль, жал на газ и несся по пустой улице, испытывая себя на смелость: сколько я продержусь, не нажимая на тормоз. Однажды мне удалось проехать все светофоры, в том числе и на красный свет, ни разу не притормозив. Ощущение опасности и пренебрежение к смерти помогали прочистить мозги. Припарковавшись около дома, дрожа от избытка адреналина в крови, я остро, как никогда, чувствовал, что живу. Мне казалось, что я заработал себе несколько лишних лет жизни, и это будут счастливые годы. Я ложился рядом с Мэри с упоительным чувством, что заслужил ее любовь. Ей так и не довелось узнать, что она столько раз могла меня потерять.

Сережа так давил на педаль газа, будто не собирался дожить до завтрашнего дня. «Что-то надо делать», — сказал я по-боснийски, обратившись, кажется, к Елене. Сережа тряс головой, как погремушкой, иногда хлестал себя по щекам — он-то как раз хотел жить, придурок, только впал в транс от скорости и сознания своей власти над нами. Из магнитолы неслась громкая танцевальная музыка; я боялся смерти, но, похоже, не слишком сильно; может быть, мне удастся пережить это испытание, не приложив никаких стараний. Вот в чем должен заключаться смысл жизни — жить, не боясь смерти; а сейчас мне просто устроили экзамен. Я посмотрел на Сережино сонное лицо и подумал: «Это — я. Все вокруг — часть меня, а я — часть их. И не так уж важно, что я умру».

Но Рора остался верен себе: стукнув нашего одержимого шофера по плечу, он сказал ему на своем родном языке: «Потише, приятель, потише». Словно по волшебству, Сережа сбавил скорость, а потом свернул к автозаправке — облить себе лицо и грудь водой в туалете. Вслед за ним из машины вышел и Рора; я понял, что ему очень хочется хорошенько Сереже врезать, но он всего-навсего закурил. Я наблюдал, как кудрявые струйки дыма вырываются у него изо рта и, поднимаясь вверх, исчезают в носу. Не могу сказать, что в тот момент я остро ощущал полноту жизни; скорее наоборот — остро ощущал пустоту.

В Бухарест мы приехали во второй половине дня. Долго колесили по грязному запутанному городу, по узким улицам, неожиданно выходившим на широкие бульвары, которые поднимались вверх к какому-то безобразному огромному строению. Сережа несколько раз объехал овальное здание, облепленное рекламными щитами: SONY, TOSHIBA, ADIDAS, MCDONALDS, DOLCHE & GABBANA. Молодые красивые бледнолицые супермодели смотрели на улицы с высоты своего невообразимого положения, явно обещая лучшую жизнь, чем та, которую ведут отбросы общества, в настоящий момент бесстрашно разъезжающие в Сережином автомобиле.

На железнодорожный вокзал мы наткнулись случайно. Сережа попытался выбить из нас побольше денег, заявив, что договаривались мы по сто евро с носа — наглый бессовестный ублюдок! — но я никак не отреагировал на его заявление, а Рора, так тот просто расхохотался; мы с грехом пополам добрались до Бухареста, Сережина власть над нами закончилась. Мы забрали свои вещи из багажника; Елена так и сидела в машине, несчастная, одинокая, не шевелясь на заднем сиденье и не решаясь даже взглянуть на нас, не говоря уже о том, чтобы попрощаться.

— Что будем делать? — спросил я у Роры.

— Расслабься, — ответил он. — И не болтай.

Мы двинулись к ветхому вокзалу, но прежде чем войти внутрь, Рора закурил и встал за колонной, под прикрытием которой можно было следить за Сережей. Наш приятель рылся в машине, шарил в бардачке, заглядывал под сиденья, орал на Елену. Потом переключился на багажник, влез туда чуть ли не по пояс; захлопнув багажник, заставил Елену пересесть на переднее сиденье, грубо пригибая ей голову, пока она перелезала. Сев спереди, она уставилась неподвижным взглядом куда-то в пространство. Глядя на бедняжку, сидевшую сгорбившись, с несчастным видом, с закрывающими ее румяные щеки растрепанными прядями волос, я задохнулся от ярости; мне хотелось испариться, исчезнуть, лишь бы этого не видеть. Сережа запер машину на ключ и, бросив Елену одну, направился к противоположному входу в вокзал.

— Пошли, — сказал Рора. И мы, держась поодаль, последовали за ним.

Стены в туалете были исписаны названиями разнообразных венерических болезней; в промежутках между кафельными плитками разрослись неописуемые экосистемы. Как только мы вошли в туалет, Рора бросил на пол свою дорожную сумку и кинулся к кабинке, в которой сидел Сережа, — до сих пор ума не приложу, как он догадался, где его искать. Ударом ноги Рора распахнул неосмотрительно оставленную незапертой дверь, и перед нами предстал наш шофер со спущенными до колен штанами. Рора немедленно ему врезал, вошел в кабинку и захлопнул за собой дверь. Я оставался снаружи, на страже, будто опытный сообщник и бодигард (только мой чемодан на колесиках портил картину), прислушиваясь — с большим удовольствием — к звукам ударов, спускаемой воды и стонам. В туалете никого, кроме нас, не было; все разбирательство длилось не дольше минуты — у Роры был опыт в таких делах. Он вышел из кабинки; Сережа сидел на толчке, тяжело дыша, прислонив голову к стене. Рора мыл руки, а я вошел в кабинку и с размаху ударил Сережу в челюсть; он дернулся, я ударил снова и рассек ему щеку. Я чувствовал, как при каждом ударе трещит кость, но продолжал бить до тех пор, пока не сломал ему челюсть, а себе, кажется, руку. Как бы мне хотелось, чтобы Мэри видела меня в этот момент — одержимого опасным сочетанием ярости и добрых намерений. Как бы мне хотелось, чтобы она держала мою сломанную руку в своих, наложила бы на нее гипс из безграничной любви. Сережа съехал с толчка на пол; кровь текла по футболке, темным пятном расползалась по надписи «New York». Оказывается, один глаз у него был стеклянный: он выпал из глазницы и покатился по залитому кровью полу. Жизнь полна сюрпризов.