Александар Хемон - Проект Лазарь

И вот уже прочитан кадиш, уже гроб завален комьями земли, уже принесены соболезнования; у Ольги от изнеможения опять подкосились колени, и она чуть не упала, Таубе заботливо подхватывает ее и ведет к машине. Шутлер догоняет их, стараясь выглядеть дружелюбным и участливым, пристраивается рядом с Ольгой. Уильям П. Миллер не отстает от них ни на шаг, его лицо горит от возбуждения, в руке — блокнот, новые запонки ослепительно сверкают.

Одно то, что исполнение малопонятного торжественного еврейского ритуала почтил своим присутствием первый помощник начальника полиции Шутлер, помогло провести это мероприятие в атмосфере законности и порядка. Благодаря оперативным действиям первого помощника — подчас хватало одного его взгляда — похороны несчастного Лазаря прошли достойно, без возмутительных анархистских выходок. Да будет всем известно, что безжалостная война, которую ведет первый помощник Шутлер против занесенной извне чумы международного анархизма, не сделала его глухим и безучастным к страданиям других. Истинный джентльмен, он подал руку убитой горем еврейке, которая, вне всяких сомнений нуждаясь в отеческой поддержке, оперлась на нее и направилась прочь от вечного пристанища младшего брата, к своей обычной жизни. «Благодарю вас, мистер Шутлер, за вашу доброту и участие», — сказала она, устремив на него свои темные, полные слез глаза. «Давайте вернемся к жизни в мире», — ответил он ей; эти слова могли бы в равной мере быть адресованы всем жителям Чикаго.

Крышка гроба с треском поднимается; с Исидора стаскивают труп. Исидор снова ослеплен, но, немного привыкнув к свету, видит перед собой давешних незнакомцев и еще каких-то людей, стоящих вокруг гроба, в молчании глядящих внутрь, словно задумавшихся о бренности бытия. Исидор садится, озирается по сторонам, потом спрашивает по-немецки: «Я умер?» Незнакомцы смеются и помогают ему выбраться из гроба. Стоять на онемевших ногах он не может, тогда его относят к столу и усаживают на стул. Похоже, они в каком-то подвале; пахнет глиной и сыростью; дальние углы теряются в темноте. На полу рядом с гробом лежит труп; мучнисто-белое, в темных пятнах, раздувшееся, как мочевой пузырь, лицо и черные провалы глаз — Исидор с трудом узнает Исаака Любеля. Двое мужчин поднимают Исаака — он прямой и твердый как доска — и кладут обратно в гроб.

— Исаак, — говорит Исидор. — Это же Исаак Любель.

— Когда-то он был Исааком Любелем, — отвечает усатый. — Теперь он труп.

Таубе открывает перед ней дверцу автомобиля, она садится в машину; водитель просыпается, выпрямившись, берется за руль. Она не обращает внимания на Шутлера и Миллера, которые не уходят, играют на публику, делая вид, будто с ней беседуют. Шутлер, поц, на прощание приподнимает шляпу. Миллер расплывается в идиотской, излучающей оптимизм улыбке. Таубе в трубу дает указания шоферу, они отъезжают, Миллер не упускает случая, чтобы помахать им вслед рукой. У шофера на голове котелок, выбившиеся из-под него космы прилипли к шее. Автомобиль резко набирает скорость, у Ольги пустой живот прилипает к спине, она в ужасе хватается за сиденье. Ее пугает эта скорость; все за окном мелькает, сливается в одно мутное пятно, мир исчезает.

Дорогая мамочка, прости меня за то, что я сделала, но мне пришлось выбирать между жизнью и смертью, и я выбрала жизнь. О мертвых позаботится Бог. Мы должны заботиться о живых.

— Благодарю вас, фрейлейн Авербах, — говорит Таубе и вздыхает. — Вы проявили чудеса героизма. Мы бесконечно благодарны вам за вашу жертву.

Ведь первый помощник Шутлер лучше других знает, сколько нашему городу пришлось страдать. Чикаго перенес пагубное воздействие чуждых элементов, которые пристали к этим гостеприимным берегам не для того, чтобы внести свой вклад в благосостояние общества, а для того, чтобы ненавидеть и разрушать. Разве не видят они величие нашей страны?! Разве не могут, трудясь в мастерских и на заводах, заработать на кусок хлеба, пускай черствого, для своих детей?! Разве не приехали они сюда, спасаясь от безумия убийств и постоянных преследований у себя на родине?! Разве не обзавелись здесь свободами, о которых прежде не смели и мечтать, в том числе, свободой в любой момент вернуться туда, откуда приехали?! Почему им чужды наши благородные помыслы? Разве они не понимают, что у них есть уникальная возможность стать частицей народа, который испытывает естественное стремление к свободе и совершенству, к величию, которое затмит достижения прошлых империй?