Марк Хэддон - Крушение пирса

К тому времени, как наступил рассвет, она давно лежала без сна, прислушиваясь к звукам, которые издавала стая взлетавших белобрюхих буревестников; когда же наконец установилась тишина и стал слышен лишь приглушенный плеск набегавших на берег волн, она встала, спустилась на пляж и, обогнув прибрежные скалы, вышла на невысокий утес, под которым вода была значительно более глубока. Она села на край утеса, свесив ноги, и стала смотреть, как под ней в чистой глубокой воде проплывает большая медуза, похожая на светящийся шарик в белой корзинке с обугленными краями, за которым тянутся извивающиеся щупальца. Медуза словно пульсировала в медленном течении. Она, точно завороженная, долго смотрела на медузу. Ей было все равно, сколько минут или часов прошло — теперь она была просто не в состоянии как-то отсчитывать время.

Потом медуза куда-то уплыла. Полупрозрачные зеленые воды колыхались внизу, меняя цвет, точно языки пламени, пляшущие за решеткой очага.

Она заметила, что кожа на тыльной стороне ее левой руки покраснела, покрылась чешуйками и стала облезать. Она провела по ней пальцем и почувствовала легкую боль, но отчего-то ей казалось, что к ней эта боль никакого отношения не имеет.

Возвращаясь по насыпи к шатру, она услышала женские голоса и резкий звон металла — казалось, множество людей разом звенят маленькими колокольчиками. Она прибавила ходу, но, когда добралась до знакомой седловины, и голоса, и колокольчики смолкли, а вокруг никого не было.

Живот вдруг скрутила резкая боль. И она, даже не пытаясь укрыться среди камней, прямо тут присела на корточки. Из нее излилась дурно пахнущая оранжевая жижа, и потом ей пришлось несколько раз вытереться пучками сорванной травы.

Возвращаться в шатер ей не хотелось, и она без какой бы то ни было цели побрела к самой высокой точке острова. Смотреть на безбрежное море ей тоже не хотелось, и она шла, опустив голову и глядя на покрытую бороздками землю. Такие бороздки, взлетая, оставляли большие белобрюхие буревестники, словно выныривая из подземных нор. Она остановилась, топнула ногой и впервые обратила внимание на то, что здесь под землей явно есть некие пустоты; наверное, догадалась она, там все изрыто этими норками так, что стало похоже на подземные соты. Встав на четвереньки, она принялась разрывать землю руками, но оказалось, что там все переплетено бледными корнями растений; ей пришлось подыскать камень поострее и буквально прорубаться сквозь прочную сеть. Она усердно копала, все глубже погружаясь в подземную нору, и наконец почувствовала, как там кто-то царапается и хлопает крыльями, задевая кончики ее пальцев. Вынув две последние горсти земли, она обнаружила в норе двух толстых серых птенцов, хотя очень надеялась найти там яйца. Увы, период кладки яиц давно миновал. Она взяла в руки одного птенца — пушистый комок цвета голубиного крыла — и, когда он попытался клюнуть ее маленьким загнутым черным клювом, встала и раздавила ему голову каблуком сандалии. Затем разрубила острым камнем птичке грудку и, не обращая внимания на то, что руки у нее в крови и к ним прилипли крошечные перышки, жадно вгрызлась в теплые внутренности, пережевывая и глотая мясо вместе с хрящами и перьями. Правда, в горле все время стоял комок тошноты, но она продолжала жевать и глотать. Собственно, всего получилось три полных глотка, и с первым птенцом было покончено. Она тут же уставилась на второго, и он тоже смотрел на нее, разевая клюв и явно ожидая, что сейчас его покормят; глаза маленького буревестника сверкали в солнечных лучах, как черные драгоценные камни.

И она, вытерев рот краем одеяла из козьих шкур, пошла прочь.

Ей никак не удавалось вспомнить лицо матери. Она с легкостью представляла себе лица родного брата и двоюродных братьев, а также отцовское лицо. Она хорошо помнила лица многих людей — тех, что, бывало, сидели во дворце за столом совета, или тех четверых слуг, облеченных таким доверием, что их допускали даже в царские покои. Но вспомнить лицо родной матери она так и не смогла себя заставить.

А ведь эта женщина ее родила, эту женщину любил ее отец! И все же, пытаясь представить мать, она каждый раз видела лишь тех, к кому мать в тот или иной момент обращалась, — детей, с которыми играла, или служанок, которым отдавала распоряжения. И ей постепенно стало ясно, сколь мала на самом деле была роль ее матери в реальной жизни, сколь малое влияние она на нее оказывала, как редко она высказывала свое мнение, как все они, ее дети, вращаясь вокруг нее, точно вокруг центра вселенной, по-настоящему с ней не общались.