Марк Хэддон - Крушение пирса

Двенадцать лет. Примерно раз в две недели. Он рассказывал ей и о своем разводе, и о том, что Мария вновь вышла замуж за человека на девять лет ее моложе, и о своих многочисленных свиданиях, назначенных при помощи интернета самым разным женщинам. Среди них попадались и довольно странные, даже эксцентричные особы, и корыстные, и подлые, и вполне приемлемые, однако он ни разу не встретил такую, какая ему нужна. Он рассказал ей даже о меланоме, которую слишком поздно обнаружил у себя на спине и теперь был вынужден остерегаться прямых солнечных лучей в самое лучшее и самое теплое время года.

Она никогда не сообщала ему своего мнения по поводу только что от него услышанного и никогда не пыталась ни поднять ему настроение, ни как-то его развеселить. Сначала его это даже немного раздражало, но потом он понял, что два упомянутых варианта поведения — это два способа увести человека в сторону от разговора, который тебе продолжать не хочется. Слушать она умела лучше любого из тех, кого он когда-либо знал. Во всяком случае, она никогда его не прерывала. И, возможно, этого ему было вполне достаточно.

К чаю она выбирала то датское печенье, то круассаны с миндалем, то «печенье миллионера» [88] Имеется в виду трехслойный десерт — бисквит, карамель и шоколад. . Чай был некой постоянной. Как и то, что платил всегда он. На пару месяцев им, правда, пришлось перебраться в кафе возле больницы «Уорнефорд», где ее подвергали, по ее словам, «на редкость дерьмовым» обследованиям. Иногда она бывала совершенно непредсказуемой или крайне раздражительной. А иногда они просто сидели, довольные обществом друг друга, точно старая супружеская пара или две коровы на пастбище. В общем, это были самые настоящие дружеские отношения, хотя и не совсем такие, какими он их раньше представлял. Бывали периоды, когда у нее вновь возникало стремление к самоубийству, однако, обсудив с ним свои планы в самых мрачных подробностях, она вроде бы становилась спокойнее, а потом, через неделю или две, обязательно выходила на связь.

Иногда, правда, он все еще пытался понять, действительно ли Келли — ее настоящее имя.

Через четыре года после того, как он выудил ее из реки, домой вернулся Тимоти. Он повзрослел, похудел, отрастил бороду, и все его пожитки легко поместились в рюкзаке. Его отец испытал невероятное облегчение, которое, впрочем, быстро сменилось разочарованием. Во-первых, он понял, что сын не слишком сильно изменился за годы, прошедшие после его ухода из дома, а во-вторых, вернулся Тимоти отнюдь не залечивать раны и наводить мосты, а просто потому, что в том доме, где он пересиживал зиму в качестве сторожа, случился пожар. Дом принадлежал одной богатой паре на Майорке, и подробности этой истории были явно куда более темны и запутанны, чем изложенная Тимоти версия. Держался Тимоти то отчужденно, то покорно, однако весьма умело манипулировал другими людьми, и совершенно неожиданно оказалось, что более всех в сложившейся ситуации страдает Мария. Она кормила сына, покупала новую одежду и позволяла жить у них в гостевой комнате до тех пор, пока ее новый муж не выдвинул неизбежный ультиматум. После чего она одолжила Тимоти тысячу фунтов в качестве депозита за съемную квартиру и уплатила за первый месяц аренды. Ну а через три дня Тимоти снова исчез.

— Ого! — только и сказала Келли, выслушав этот рассказ.

— Все эти годы я воображал этакое голливудское «возвращение блудного сына», — признался он. — Воображал, что Тимоти будет искренне сожалеть о содеянном, а мы — радоваться сверх меры. Но теперь-то мне ясно: ничего подобного никогда не будет.

— И от этого такое ощущение, словно…

— Словно меня бьют ногой в живот каждый раз, как я об этом подумаю.

Они долго сидели молча, потом он сказал:

— Я собираюсь наконец привести свой сад в порядок. Мне осточертело, что у меня под окнами запустение.

И он действительно привел сад в порядок. Аккуратно подстриг газон. Насыпал на дорожки гравий поверх черного пластика. Купил и расставил кадки с растениями. Приобрел парочку новозеландских папоротников. Сделал новую скамейку. Починил изгородь и хорошенько ее просмолил. Купил кормушку для птиц и стал регулярно подсыпать туда семена, хлебные крошки и подкладывать маленькие кусочки сала. И теперь, когда он думал о Тимоти, эти мысли уже не причиняли ему такой боли.

Умер Лео. Ему исполнилось пятнадцать лет. Фран загрустила, забилась в свое гнездышко и отказывалась вылезать. Через месяц не стало и ее. Ей ведь тоже было пятнадцать. Рак печени, сказал ветеринар, прекрасно понимая, что умерла Фран от разбитого сердца. Обе его собаки прожили хорошую долгую жизнь. Да и ему становилось все труднее за ними ухаживать — оба бедренных сустава у него были поражены артритом, и прогулки с собаками превратились почти в мучение.