Мануэла Гретковская - Полька

По горным дорогам Аркадии добираемся до Олимпии. Зеленые равнины по берегам рек, будто специально предназначенные для стадиона.

С утра игра в прятки с кошмарной жарой, которая начинается в десять и держится до захода солнца. Мы осматриваем первый в мире стадион и бегом возвращаемся в отель «Европа» — смотреть последнюю, сиднейскую, Олимпиаду. Ночью Петр болеет за бегунов, а я купаюсь в бассейне. Ныряю, спасаясь от потных летучих мышей, проносящихся над самой водой.

Вернувшись в Паргу, мы останавливаемся у Софокла. Это грек, целыми днями возлежащий на балконе и удовлетворенно похлопывающий себя по животу. Жизнь есть сиеста. Мусака, бузуки, олимпиада. Государственная религия — православие, личная — папиросы. Греки курят с таким видом, словно кадят перед святым образом в церкви.

До обеда не выходим из комнаты. Раньше нам приходилось осматривать достопримечательности, укрываясь от солнечной бомбардировки. Теперь мы ветераны, находимся на заслуженном отдыхе. Я дочитала книгу о мистике святой Фаустины (наконец-то трезвая работа о «Дневнике», без этого кликушеского заигрывания со святой). Петр заглатывает Калассо, я просматриваю французские журналы, купленные им в здешнем киоске. Почему-то много материалов о беременности — а может, раньше я просто не обращала внимания на эти рубрики? Французы советуют есть семь фруктов или овощей в день. Может, я не так поняла? Написано «семь». Я столько не съедаю на обед и завтрак, что уж говорить о чем-то сверх программы. Другая газета: «…у беременных женщин повышается температура тела, что привлекает комаров». Ладно бы всего тела — они кусают меня только в лицо. В результате моя физиономия имеет вид более плачевный, чем у прыщавого подростка. Кроме того, «во время беременности женщина выдыхает особые вещества». Так я и думала: психоз, шизофрения. Voila! [24] Вот, пожалуйста! (фр.) Ведь в дыхании шизофреников открыт бутан.

Во Франции, где прерывание беременности предусмотрено медицинской страховкой, идет кампания за разрешение абортов до двенадцатой недели. Аргументы «за» и «против» не меняются. Правда, в консервативно-мужском лагере кое-что новое: «На третьем месяце, когда уже известно, мальчик это или девочка, женщина может захотеть прервать беременность, если ребенок нежелательного пола». Француженки возмущаются: «Мы же не в Китае, где умерщвляют миллионы девочек!» Очень напоминает аргументы семидесятых годов: «Если разрешить аборты, эти идиотки примутся прерывать беременность перед зимними каникулами, чтобы покататься на лыжах» (цитата).

Над пляжем оглушительный рев истребителей. Неделю тому назад никто не летал — видимо, что-то произошло. Самолеты — современные птицы-предвестники. Албания? По телевизору показывали Милошевича — наверное, Югославия. Война? Надо купить газету.

Калассо: «…необходимость — единственная сила, не обладающая ни алтарями, ни статуями».

Зато ежедневно собирающая кровавую дань.

25 сентября

Ночью обсуждаем поездку. Я вновь переживаю посещение Дельф. Полуприкрыв глаза, шагает вперед иератический курос. Еще один шаг — и из каменного колосса он превратится в ловкого атлета с его классической красотой, каких будут штамповать на протяжении столетий. Греческое искусство — прорыв вперед по сравнению с древними канонами. Оккупация ничейной земли — точно так же греки заселяли побережья и острова. В отличие от китайцев, египтян или евреев они не только воспроизводили божественную нерушимую традицию. Они основывали города-государства и создавали для них новые человеческие законы. Солон — для Афин, Ликург — для Спарты.

Раздумывать над загадкой, каким чудом за четыре-пять столетий грекам удалось перейти от догеометрического, почти первобытного искусства к мраморным классическим статуям, Петушок предоставляет мне. Петру обидно, что мечта о путешествии в Грецию осуществилась лишь теперь, когда ему за сорок. В детстве он предпочитал греческие мифы урокам религии. Они сильнее действовали на воображение. Во всяком случае, объясняли мальчику хоть что-то: любимая тетя отличалась характером и красотой Афродиты, другая тетка — ревнивым нравом Геры, а дядя напоминал Ареса.

Отец и мать постоянно спорили, словно Афины и Спарта. Он — военный, не разделявший «бабского» увлечения сына искусством. Она — эмоциональная, многословная декораторша варшавского убожества. Архетип брака.

— Петушок, может, нам не стоит жениться? Возня с документами… зачем это надо? Разве брак что-то меняет?