Михаил Булгаков: Звуки польки неземной

— Сс... с... — свистала флейта.

— Слышу, слышу, — пели в буфете.

— П-польки, п-полечки, п-полыси, — бухали трубы в оркестре.

Здание льговского нардома тряслось. Лампочки мигали в тумане, и совершенно зеленые барышни и багровые взмыленные кавалеры неслись вихрем. Ветром мело окурки, и семечковая шелуха хрустела под ногами, как вши.

— Ангел милый, — шептал барышне осатаневший телеграфист, улетая с нею в небо.

— Польку! А гош {1}, мадам! — выл дирижер, вертя чужую жену. — Кавалеры похищают дам!

С него капало и брызгало. Воротничок раскис.

В зале, как на шабаше, металась нечистая сила [2].

— На мозоль, на мозоль, черти! — бормотал нетанцующий, пробираясь в буфет.

— Музыка, играй № 5! — кричал угасающим голосом из буфета человек, похожий на утопленника.

— Вася, — плакал второй, впиваясь в борты его тужурки, — Вася! Пролетариев я не замечаю! Куды ж пролетарии-то делись?

— К-какие тебе еще пролетарии? Музыка, урезывай польку!

— Висели пролетарии на стене и пропали...

— Где?

— А вон... вон...

— Залепили голубчиков! Залепили. Вишь, плакат на них навесили. Паку... па-ку... покупайте серпантин и соединяйтесь...

— Горько мне! Страдаю я...

— А-ах, как я страдаю! — зазывал шепотом телеграфист, пьянея от духов. — И томлюсь душой!

— Кавалеры наступают на дам, и наоборот! А дру-ат {2}, — ревел дирижер.

В буфете плыл туман.

— По баночке, граждане, — приглашал буфетный распорядитель с лакированным лицом, разливая по стаканам загадочную розовую жидкость, — в пользу библиотеки! Иван Степаныч, поддержи, умоляю, гранит науки!

— Я ситро не обожаю...

— Чудак ты, какое ситро! Ты глотни, а потом и говори.

— Го-го-ro... Самогон!

— Ну, то-то!

— И мне просю бокальчик.

— За здоровье премированного красавца бала Ферапонта Ивановича Щукина!

— Счастливец, коробку пудры за красоту выиграл!

— Протестую против. Кривоносому несправедливо выдали.

— Полегче. За такие слова, знаешь.

— Не ссорьтесь, граждане!

Блестящие лица с морожеными, как у судаков, глазами осаждали стойку. Сизый дым распухал клочьями, в глазах двоилось.

— Позвольте прикурить.

— Пажалст...

— Почему три спички подаете?

— Чудак, тебе мерещится!

— Об которую ж зажигать?

— Целься на среднюю, вернее будет.

В зале бушевало. Рушились потолки и полы. Старые стены ходили ходуном. Стекла в окнах бряцали.

— Дзинь... дзинь... дзинь!!

— Польки — дзинь! П-польки — дзинь! — рявкали трубы.

Впервые — Гудок. 1924. 16 ноября. С подписью: «Письмо рабкора списал М. Булгаков».

Печатается по тексту газеты «Гудок».

Налево (от фр. a gauche).

Направо (от фр. a droite).

Нет, право... после каждого бала как будто грех какой сделал. — Неточная цитата из поэмы Н. В. Гоголя «Мертвые души» (гл. 8). Эти же «рассуждения» Чичикова о ненужности и вредности балов в России были включены Булгаковым и в инсценировку «Мертвых душ» (картина девятая), но там они произносятся от введенного в спектакль Первого лица.

В зале, как на шабаше, металась нечистая сила. — Ср. с пляской в ресторане «Дома Грибоедова», о которой автор говорит так: «И давно, давно я понял, что в дымном подвале, в первую из цепи страшных московских ночей, я видел ад».