Ирина Борисова: Хозяйка

Иногда, конечно, все представляется по-другому: это неповоротливое существо полностью в твоей власти, вот доверчиво лежит на диване, подложив под голову костлявую ладонь, или по-детски радуясь, лопает мороженое, или послушно выполняет твои инструкции в ванной, или имеет еще наглость капризничать. но ты-то ведь могучий и всесильный и можешь подать нищему копеечку, да и какая, в конце концов, альтернатива — новинки ОЗОНа, горящие туры в Тунис, прочая мишура и дребедень?

А примеры можно нанизывать, как бисер на нитку: оживляется, если вдруг что-то и у меня заболит, с удовольствием спрашивает, а как же я теперь буду водить машину? Вовлекает в ритуалы, требуя, чтобы закрывали на даче сарай с рухлядью от вымышленных воров; ловишь себя на том, что машинально испугаешься, забыв закрыть, потом плюнешь, обозлишься, демонстративно распахнешь дверь, но с неотвратимой целеустремленностью шаркает к сараю и закрывает. Или мерещатся какие-то гадости и ужасы типа брошенной на стол дохлой птицы. Или причитает, как на паперти с выплаканными глазами: «бедный мой ребенок», и тут же с обидой: «тебе-то хорошо»… и: «пойду по миру, люди помогут…» Или когда, моя посуду, Гриша напевает «У Геркулесовых столбов…», деловито спрашивает, а почему это мы совсем не варим «геркулес»?

И, проводя отпуск на даче с Гришей и бабушкой, едя на велосипедах купаться, я рассказываю Грише, о чем собираюсь писать, и на его вопрос, а в чем же тут оптимизм, отвечаю, что — живем и не поубивали же еще друг друга.

— Это скорее страх перед Уголовным кодексом, — оптимистично итожит Гриша.

Люди, львы, орлы и куропатки, толстый исландский писатель с хромою ногою, кидающий куда ни попадя одежду, неприспособленный, теряющий ключи, плюхающийся в ботинках на кровать и садящий в комнатах папиросы для лучшего написания романа, и приходящая в ужас от всего этого квартирная хозяйка, жалостно просящая не ходить по коврам в уличной обуви и не прокуривать красиво обставленное помещение.

Бабушка, c неотвратимостью судьбы шаркающая по коридору, норовящая собрать всех в одну кучу, как в физическом смысле, чтобы были дома, так и в нравственном — подогнать всех под одну гребенку, и Алеша, не выносящий запретов и ограничений, выходящий в детстве из угла, готовый с кулаками защищать свою свободу.

Гриша, чувствующий себя комфортно дома в одиночестве за осциллографом в прожженной паяльником футболке, чтобы только не мешали мыслительному процессу, и его мама, тяготеющая к гламуру, любящая хождение по гостям и светские разговоры, не забывающая, что ее тетка танцевала с шалью в Смольном институте.

Я, бегающая туда-сюда по коридору от компьютера к стиральной машине, разгребающая завалы и борющаяся на всех фронтах с небытием и застоем, обгоняющая по несколько раз движущуюся в одном направлении бабушку, прокручивающая при этом в голове, что еще предстоит сделать, рефлексирующая на разных уровнях, что не на кого пенять, раз избрала такую миссию и набрала себе столько, вечно нервничающая, везде опаздывающая и срывающаяся на истерику, всех во всех грехах обвиняя.

Жители дома No** корпус 2 по нашему проспекту, созванные на собрание по поводу организации ТСЖ и так ничего не организовавшие, бессмысленно орущие, что им накинут на шею удавку, сбитые с толку седовласым коммунистом, зовущим на баррикады.

И, загрузив по десятому разу стиральную машину, проведя квартирный поиск для учащегося в ЛЭТИ сирийского студента, сбегав между делом на собрание, испытав на нем острое желание свалить жить в какие-то другие дома или страны и осознав также, как овладел, наверное, когда-то массами Владимир Ильич Ленин, выслушав параллельно по одному телефону препирательства исландского писателя с хозяйкой, а по другому вопрос сирийца, сможет ли он в найденной квартире играть на национальном арабском инструменте, услышав из Алешиной комнаты вопрос, почему уже вечер, а никто не зовет его обедать, открыв было в негодовании рот, но услышав из-за плеча бабушкину непрошеную подмогу, отскочив от захлопнувшейся перед носом Алешиной двери, зашипев на бабушку, чтобы не лезла не в свое дело, отпрянув от выскочившего в сердцах из другой комнаты Гриши, запаренного чтением по телефону длиннейшего письма из-за границы, которым он вроде как тоже должен восхищаться, выслушав Алешину холодную проповедь, что синдром нытика или жертвы — это низко, устыдившись, пойдя на кухню, приготовив за пятнадцать минут очередной фаст-фуд и салатик, усадив за стол всю семейку, не свернувшую еще окончательно боевых действий, решив для пущего умиротворения взбить им еще сливки с замороженной черникой, вернув всех этим в состояние пусть неустойчивого, но баланса, освободившись, снова вернувшись за компьютер, пытаясь понять, какие от всей этой каши у меня возникли мысли, отлынивая, треплясь по электронной почте с Байроном Дейли, просидев с чугунной от недосыпа головою, отправясь в традиционный душ в полтретьего ночи, проходя в махровом халате по своим притихшим в ночи владениям, я думаю: ну ладно, еще день мы отвоевали, завтра все по новой начинать.