Ирина Борисова - Хозяйка

Форма без содержания пуста, но где, интересно, заблудилось у нас содержание? Выставлены в сверкающих витринах унитазы один другого красивее и функциональнее, а недавно мне вообще прислали рекламу новинки — электронного биде с люфтом сидения и автоматическим феном, способного «подарить ни с чем не сравнимое блаженство». Но никто не прислал рекламы умных мыслей, которые должны прийти в голову счастливцу, сидящему на уникальном унитазе, потому что какой же тогда смысл, если последует лишь традиционный результат?

Я недавно встретила женщину, занимающуюся перманентным макияжем. Она с гордостью говорила: «Я делаю лицо!» и хвасталась, что и самых страшных уродин превращает в красоток. Потом, правда, признавалась, что эти искусственные красавицы все равно остаются бродить одинокими. В чем же тут просчет? Или требуется еще и какой-то другой макияж?

Есть реклама туши для ресниц, краски для бровей, теней для оформления глаз, но где реклама прекрасной души, скрывающейся за своим зеркалом? Где реклама любви, в каком разделе ее искать — высоких технологий, развлечений или коммерции?

Строятся дома, выклеиваются арки в комнатах, ванные заполняются стильной сантехникой, создаются чудесные интерьеры, пустые оболочки, в которых предлагается жить. А в этих оболочках двигаются другие, живые оболочки, не осознающие своей незаполненности, морщат лоб в качестве рудиментарного жеста… Бессознательно тоскуют по сути? Изумляются, что я всем этим хочу сказать?

Я люблю, чтобы было мало, чтобы только нужное и ничего лишнего, в шкафу — несколько свитеров и пар штанов, платьев нет — они не функциональны, все ненужное беспощадно выносится к мусорному бачку, новое — тщательно выбирается; в компьютерном ящике — только актуальные письма, ящик регулярно чистится; в реальных ящиках письменного стола — документы и необходимые бумаги, дребедень типа открыток и просроченных гарантийных талонов отслеживается и выбрасывается. Я не люблю залежей и в холодильнике, вдохновленная Майей Гогулан, я мало ем и голодаю, я жую хлебцы и сухофрукты, можно было бы вообще не есть, было бы еще лучше.

Я люблю пустоту: деньги я ценю за возможность платить по счетам и раздавать, я это делаю не из щедрости, а потому что люблю отсутствие. Необходимость покупать, чтобы прибавлялось, повергает меня в тоску, это не относится к книгам и нематериальным категориям типа путешествий — мыслей и впечатлений никогда не бывает много.

Гриша весь окружен вещами — это, Боже упаси, не тряпки, штанов и свитеров у него еще меньше, чем у меня, это предметы производства — станки, дрели, паяльники, установки большие и малые, микропроцессоры, эмуляторы, имитаторы — все это создает картинки на компьютерном экране, освещает ультрафиолетом, сверлит, точит, испускает запахи, дымы и металлические звуки: результатом являются тоже материальные предметы, создаваемые Гришей приборы, за которые люди платят деньги. Гриша любит тратить деньги, ходя в магазин за едой — в сверкающий универсам на углу и в скромную «Пятерочку» под окнами, он несет оттуда тяжелые сумки, которые я разгружаю под неизменные причитания бабушки о том, что мужчин нельзя пускать в магазин — они расточительны. Я открываю дверцу холодильника и заполняю его ярко освещенную внутренность коробочками и пакетиками с маслом, сыром и колбасой — Гриша любит, чтобы было много и что-то существенное: то, что ем я, он называет «не едой», он любит все ощутимое, интенсивное, структурированное, он варит по утрам густую кашу на молоке и ест ее, водя ложкой по огненной поверхности.

Бабушка в своем отношении к материальному скрытна и уклончива, как и во всем остальном: она никогда не скажет: «Да, я люблю колбасу!», на прямой вопрос она отклонится в иную плоскость и ответит, что ест ее потому, что надо принимать лекарства. На самом деле, ее терзают воспитанные социализмом противоречия, с одной стороны колбаса хороша, с другой стороны — разврат, потому что, с ее точки зрения, порядочные люди обязаны быть бедными, и слова «надо экономить» она произносит с убежденностью религиозного фундаменталиста.

Мы едим на кухне за длинным, разложенным с появлением в нашем доме бабушки столом: я — отвлекаясь к телефону, доедая потом, если не забуду, нечто холодное и потерявшее признаки. Гриша ест со страстью, если, не дай Бог, убрать у него из-под носа тарелку, к которой он прицелился, последует взрыв ярости и возмущения, негодование дикаря при отъеме добычи, съесть которую необходимо, чтобы снова охотиться. Бабушка ест со всей серьезностью и торжественностью, данный процесс ее уже никуда не ведет, он конечен и исполнен смысла сам по себе, иногда я вижу в этом замкнутом цикле что-то зловещее.