Зульфю Ливанели - История моего брата

Отчего происходящее казалось мне странным? Оттого ли, что я плохо знал людей, или оттого, что Али и в самом деле вел себя странно? Я не знал того, что он испытывает, и поэтому не понимал, о чем он говорит.

Итак, мужу Арзу хотелось разыскать любовников убитой жены и поговорить с ними о ней. Неужели он и в самом деле этого хотел или просто стремился разузнать их адреса и убить всех по очереди? Умаляет ли месть любовные страдания или, наоборот, усиливает? Отелло, задушив любимую супругу, не обрел покой, наоборот, он раскаялся в том, что совершил. Было бы все по-другому, если бы мавр узнал, что жена в самом деле ему изменяет?

Почему люди не в состоянии разгадать загадку под названием «любовь»? Стоит ли это душевное состояние такого количества страданий, такого количества убийств и самоубийств? Пророков называли «возлюбленными Аллаха», но ведь жены ревновали их не к Аллаху, а к другим женщинам! Значит, и у пророков любовь ничем не отличается от любви простых смертных.

А еще меня странным все считают! Все люди странные.

Проводив Али, я сел и открыл свой дневник. Пока я слушал его, меня посетило множество мыслей. Если бы в тот момент мне удалось их записать, кто знает, сколько бы прекрасных жемчужин попало в мою тетрадь?

Размышляя над нашим разговором, я вновь вспомнил об «Итальянских хрониках» Стендаля. Лучший стиль для написания истории – стиль полицейского секретаря. Я написал следующее:

Если я прав, то получается, что секретарша в прокуратуре пишет лучше всех? Но этого не может быть, ее тексты не доставляют никому удовольствия. Правда, те, кто работает в прокуратуре, записывают не собственные мысли и слова и не слова подозреваемого или свидетеля. Они записывают слова, которые диктует прокурор. Так что недостатки в тексте хроник имеются не по вине Стендаля. Короче говоря, если дать возможность секретарше писать самой, я уверен, она напишет много замечательных историй. Монтень как-то сказал: «О, если бы я мог говорить на том языке, который употребляет парижский зеленщик на рынке!» Но я сел писать не из-за этого. Я собирался подумать о том, что рассказал мне Али, о его понимании любви, о его желании найти любовников Арзу. Я собирался поразмыслить во время письма, но уже ясно, что думать тут не о чем. Почему люди постоянно думают обо всем этом? Разве чувства не должны их пугать? Как замечательно, что у меня таких проблем нет.

Следующим утром покой моего дома был нарушен заливистым лаем Кербероса, а затем и дверным звонком. Кажется, жизнь, которую я создал для себя, с ее монашеским уединением, в последние дни стала напоминать скорее будни политика, который любит публичные купания.

Открыв дверь, я вновь увидел перед собой знакомых полицейских.

– Господин прокурор вновь вызывает вас к себе. Не затруднит ли вас снова проехать с нами?

Я опять спросил, а присылали ли накануне сообщение. Да, посылали. Ну значит, я сам виноват, что не посмотрел. Нужно проверять телефон каждый день. Увидел бы я чертово сообщение, то мог бы сам поехать к прокурору. А теперь меня опять везут полицейские.

Мне пришлось подняться к себе в спальню, чтобы опять собраться, одеться, правда, на сей раз я решил обойтись без галстука – чтобы не нервировать прокурора. Лосьоном я поливаться тоже не стал.

Спустившись, я сообщил полицейским, что желаю ехать на собственной машине. Те в ответ мягко возразили, что если бы я увидел сообщение в телефоне, то именно так бы и мог поехать. Было видно, что им не хотелось возвращаться с пустыми руками. Они задумались, помолчали, потом пошли к своему фургончику, припаркованному у обочины, и о чем-то переговорили с ожидавшими их товарищами. Затем водитель сел за руль, а полицейский, сидевший внутри, выбрался и направился ко мне.

Он сказал, что поедет со мной на моей машине. Так мы и поехали следом за фургончиком. Ехали мы очень медленно, то и дело останавливаясь. Сквозь заднее зарешеченное окошко фургончика мне хорошо были видны лица обоих полицейских. Время от времени я украдкой поглядывал и на того, который сидел рядом. Почему-то лица деревенских парней, достигших подходящего для армии возраста, иногда неожиданно приобретают особенную жесткость. Лбы, носы и челюсти полицейских выглядели грубыми. Еще одной особенностью было то, что у них были широкие затылки и запястья. Разглядывание отвлекло меня.

Мы подъехали к зданию прокуратуры, прошагали по коридорам, стены которых были выкрашены в темно-зеленый цвет, мимо судебных приставов, выкрикивавших фамилии, прямо к кабинету господина прокурора. Там внутри явно кем-то занимались: меня попросили подождать за дверью, и ждать пришлось примерно сорок пять минут.