Константин Сергиенко - Самый счастливый день

Обстановка напоминала жилище среднего интеллигента прошлых времён.

— Вот тут было пианино, — сказала она. — Бабушка продала, из-за денег.

Маленькая комната была почти пуста. Украшали её только огромные напольные часы с боем. Но часы стояли.

— А знаешь, что это за икона? — спросила она.

В иконах я был не силён. Богородица прижимала к груди младенца, а в правой руке держала лесенку. По краям размещались клейма, но различны, их сюжеты в полусумраке комнаты было почти невозможно.

— Купина Неопалимая, — сказала она.

Я промолчал, хотя на языке вертелся всё тот же вопрос, как узнала про мой день рожденья. Теперь этот вопрос не имел такого значенья, как раньше. Слишком много необыкновенного было в её поступках, образе жизни, судьбе. Я понимал, история настолько таинственная, что не стоит искать прямых объяснений, гадать.

Доводилось нам сталкиваться и под лестницей, у Егорыча. Леста любила смотреть, как он «малюет». Так говорил сам Егорыч. «Малюем понемногу». В те дни я не расставался с альбомом Босха, а однажды принёс его в школу. Егорыч был поражён.

— Это что ж такое? — спросил он, уставившись в адскую смесь полулюдей-получудищ.

Я стал объяснять, употребляя вычитанный в предисловии термин «почётный профессор кошмаров».

— Профессор кошмаров, — повторял ошарашенный сторож.

— А мне нравится, — сказала Леста, — здесь можно долго рассматривать. Мне всё это снилось. Например, человек с клювом и эта рыба. Вот этот утёнок на лыжах и заяц с железной головой. Я говорила с ними. Они хорошие, только несчастные и хотят быть обыкновенными существами.

— Написал бы ты «Корабль дураков», — сказал я. — Смотри, как тут необычно.

Егорыч заворожённо рассматривал знаменитое творенье голландца.

В конце XV века профессор римского права Базельского университета Себастиан Брант напечатал стихотворные сатиры под общим названием «Корабль дураков». В них он осудил все известные виды «глупости», попросту говоря пороки, а шумную ватагу «дураков» погрузил на корабль и отправил в страну Глупландию.

Босх использовал этот сюжет, но обобщил по-своему. Его утлый ковчег без руля и ветрил плывёт по житейскому морю. Компания дураков предаётся плотским утехам, горланит, пьёт, произносит бессмысленные речи. Давно уже мачта проросла кроной, и там поселился череп. Давно потеряно направленье и смысл круиза. Да, пожалуй, корабль уж никуда и не плывёт. Он застыл на месте среди дёготно-чёрных недвижных вод, а сознание дураков навечно застыло в кругу их пороков.

— Это что ж такое! — восклицал Егорыч. — Никогда не видал!

— Вот и попробуй, — подначивал я. — А то всё «Мишки в лесу». Надо осваивать мировой багаж.

— Это что, заказ? — сурово спросил Егорыч.

— Можно и так, — сказал я, не желая отступать от замысла.

— Размер? — спросил Егорыч.

Я заглянул в комментарий:

— «Масло на дереве. 32×36 см. Париж, Лувр».

— Дерева нет, — отрезал Егорыч, — могу на картоне.

— Давай!

Мы, как говорится, ударили по рукам.

Но чаще всего мы скрывались в осенних чащобах Барского сада.

— Ты слышал про Хозяйку Медной горы? — спросила она.

— Конечно, это Бажов.

— А я Хозяйка Барского сада! — Она счастливо рассмеялась. — Сюда боятся ходить, особенно по ночам. А я хожу, и всё здесь мне мило.

— Как ты говоришь иногда…

— Как?

— Старомодно. И это мне слышать приятно.

— У бабушки научилась.

— И эти буквы в письме, тоже от бабушки?

— Может быть.

— Кто же она была?

— Долгая жизнь. Скоро её годовщина. Надо в церковь идти.

— В церковь? Зачем?

— Заказать, чтобы помянули. Я знаю, бабушке будет приятно.

— Да где же здесь церковь? Разве тут церковь есть?

— Не здесь. Надо идти. Посмотри, посмотри…

Мы сидели на павшей вишне в кустах против часовни. Около неё возник большой человек. Я сразу узнал учителя астрономии Розанова. Что-то бормоча, он стал расхаживать вокруг часовни, махать руками, вздымать их к небу и закрывать лицо. Это продолжалось довольно долго. Потом Розанов подошёл к часовне и нацарапал что-то на стенке. Он ещё бормотал и расхаживал, а потом ушёл, уже восклицая громко, по неразборчиво.

— Пойдём посмотрим, — сказал я.

— Не надо, — она остановила меня. — Он написал не для нас.

— Удивительно, — сказал я, — ты такая юная, угловатая, как подросток, но бываешь мудрой и взрослой.