Эльфрида Елинек: Дикость. О! Дикая природа! Берегись!

Мужчина не успел еще до конца освободиться от своих семян и зародышей, но уже начал умолять, чтобы его не отправляли прочь, пожалуйста! Предпринимательша, незаменимая в своей ярости, безжалостно рубит на нем сучья, обвивается руками и ногами вокруг своего партнера, — как она обрадуется, когда он наконец исчезнет! Еще совсем чуточку повариться в жирном супе любви, а потом она сможет в конце концов помыться. В неодолимых конвульсиях смеха, которые усиливаются от его недоуменных взглядов и непроизвольно рвутся наружу, она теребит пуговицы на его рубашке, которые пришивала еще прежняя жена, нитка светлее, чем нужно, такие рубашки тысячу раз продавались во всех филиалах (их обладатели тоже совсем не редкость). Женщина смеется. Лесоруб в постели кричит, обиженный младенец, к которому мама никак не подходит, а ведь такой взрослый дядька, забравшийся в незнакомые веси, где даже егерь значит больше, чем он, хотя в целом егерь для предпринимательши вообще ничего не значит. Лесоруб с силой вырывается из рук женщины, срывает с гвоздя свою куртку, бежит к двери — и наружу, все-таки здесь он скорее дома, чем там. Где его и поджидают замечательные живые кордоны из охранников, люди с обрезами на плече, из которых в любую минуту может раздаться громкий звук, если надо. Внезапно он оказывается на войне, но далеко не орденоносец, лучше бы он умер раньше!

Моторы ревут, джипы и «БМВ» перегораживают дорогу, собаки рвутся с цепи, кожаные ошейники вот-вот лопнут. Сквозь беспорядочные крики птиц слышны кукольные голоса из радиотелефонов. Лес цепенеет от висящих в кронах деревьев видеокамер, бликующих биноклей, ласково светящихся, как влюбленные звериные глаза; мундиры мелькают в чаще, которая, дразнясь, бесполезно впивается в рукава, как косуля в ивовые ветки. Увертливые машины неторопливо петляют меж больных стволов. Собственники наконец-то все собрались в замке и хотят, чтобы теперь им никто не мешал. Специальный человек, одного вполне достаточно для мирного времени, следит за тем, чтобы все так и было, и сортирует людей на две группы: да или нет. Высшее дворянство сидит, готовое к отстрелу живых существ (и всегда готовое к тому, чтобы с помощью разноцветных журналов показать, что образ их жизни недосягаемо далек от образа жизни домохозяек, которые копят деньги на эти же журнальчики, экономя на своем собственном питании и питании своих близких), на своих наследственных высоких стульях, изготовленных из того же простого дерева. Они называют себя простыми крестьянами. Так преследователи скрывают свою сущность от дичи. Всё хорошо видно, но звери их не опознают, потому что они всегда смотрят только прямо перед собой. Сверху виднее, это опыт поколений подсказывает. Между тем миллионы людей подписываются под народными чаяниями, мечтая о красивой природе, которая принадлежит миллионерам, которые тоже подписываются, — ведь речь идет об их исконных владениях! У них под ногами — верная земля, которая никуда не может сама от них убежать. Она принадлежит им, а над ними — осадок, человеческие дрожжи, которые в воскресенье хотят вместе со своими семьями прогуляться на свежем воздухе, ничья рука не удерживает их на земле: вот они и разгуливают по знаменитым заливным лугам, которые опять-таки принадлежат государству, а оно может строить, где хочет. Они достойны того, что им выпадает на долю. Должны существовать простые крестьяне, иначе в шахматы не сыграешь. Должны существовать простые крестьяне, они нужны Райффайзенбанку для дивидендов, а с помощью этого банка крестьянин снова сможет купить себе трактор. Крестьянин живет себе припеваючи на горе из мяса, а его дети, к которым относятся гораздо хуже, чем к скотине, все как один страдают легочными заболеваниями. Впрочем, природа вообще жестока. Звери — и те должны давать молоко!

Из деревни прибывают загонщики и транспортировщики оленей, они хмуро взбираются по дороге к замку, их делят на отряды и загоняют в каморки, чтобы выпустить, когда надо, в качестве статистов. Этих заместителей и скотопредставителей. Тех по-настоящему страшных и жестоких людей, которые велят специально выращивать для себя дичь, чтобы потом разнести ее в клочья. Чтобы каждый выстрел попал в цель. Внезапно эти столяры, сантехники и лесорубы оказываются перед обыкновенной стеной, но из бронированного стекла. Оказываются отбросами заражающего землю бросового общества, то есть — конец! Запихивают всё в пластиковые мешки, которые намного переживут своих прежних владельцев. Солнце, покажись! Природу, среди которой им предстоит жить круглый год, они помнят совсем другой! Помнят, например, как они лежали под лавиной. Тогда они вообще ничего не видели, а теперь на них смотрят сквозь прицел. Может быть, сегодня дичь — это они? Ружейные стволы нагло торчат им навстречу. Дуло кажется им оком Господним. Гости, съехавшиеся на охоту, защищены таким образом ото всех стихий, даже с воздуха их строго охраняют. Их, а также их милосердные сердца, заставляющие их жертвовать в пользу нуждающихся. Благословенны они пред Господом, говорит священник, они под надежной защитой. Мы не имеем права переезжать через заградительную линию. Зато, случается, переезжают детей (а также гусей), когда они бросаются врассыпную. Когда едет колонна. Кто жертвует, тот и решает, как будут тратиться эти деньги. Кто считает по-другому, тот ерунду говорит. Тореро и его местный матадор: то есть министр и ландрат (оба — штампованные изделия одной и той же партии), оба стоят посреди островка безопасности площадью во много квадратных метров как вкопанные и дожидаются короля универмагов, как и договаривались, а вот и он, без каких бы то ни было знаков отличия (ведь его и так всякий знает!), кроме одной отличительной черты — его склонности к природе, к природе, которую он превратил в свою собственность. Неважно, среди зверей или в лесу, — под своей маленькой крышей из естественных волос этот человек по-прежнему кипит яростью, возмущаясь тем, как уничтожают лес промышленные и человеческие выхлопные газы, — картиной, которую он весь день вынужден наблюдать. Что станется с его владениями? Скоро придется до самых Высоких Татр ехать, чтобы поохотиться. Неужели дело жизни и уровень жизни — пустые слова? И при этом лес принадлежит нам всем, он нам нужен, чтобы отбрасывать на нас тень и чтобы делать из него бумагу, и мы стоим себе в тени, читая про детей Солнца.