Роман Сенчин - Дождь в Париже

«Берите, берите, пожалуйста. Домашняя морковь, без химии. В песке храним».

«Да вот опять не шлют перевода. Задерживают там, говорят. А тут хоть вешайся».

«Да, в России тоже не сахар».

«Хоть бы чего продать. Дома шаром покати…»

«Книги вот посмотрите. Вот очень хорошая – Олег Куваев. Переизданий давно не было. Посмотрите, молодые люди…»

Стало тоскливо, Андрей приобнял Алину:

«Что, домой?»

«Да…»

Неделя, такая поначалу в каждом дне длинная, пролетела. Последний день.

Автобус в Тарту отходил в пять вечера, а собрали вещи с утра. Сидели за длинным столом, ждали, убивали часы. Гулять больше не хотелось: Старый город теперь вызывал подташнивание, как красивый, но слишком сильно залитый кремом торт. Хотелось простора, широты, дали.

Алина была грустной. А может, уставшей. Может, переполненной впечатлениями. Андрей не расспрашивал, наоборот, всячески демонстрировал невнимание и равнодушие. Ждал, что Алина не выдержит, начнет предъявлять претензии, высказывать обиды, и они повыясняют отношения. Он с недоумением и какой-то брезгливостью к себе сознавал, что без небольших ссор, споров ему скучно. И что странно – с другими женщинами такого не было, а Алина своей тихостью будто провоцировала на то, чтоб с ней поругаться, сказать обидное.

Скучно ему было тогда, дураку. Страстей хотелось. Потом-то Алина наверстает, отобьется с лихвой. И убежит, как предыдущие.

«Что, пойдем куда-нибудь пообедаем?» – первым не выдержал молчания Андрей.

«Давай… Только у нас тут еще осталось. Мясо в сковородке, спагетти. Помидор вот, паштет».

Андрей подумал и согласился:

«Хорошо, можно это доесть. Не тащить же с собой».

В четыре пришла хозяйка. Молодая эстонка. С хорошей фигурой, но глуповатым лицом. Молча осмотрела комнаты, заглянула в сауну, в тумбочки на кухне и вежливо улыбнулась съезжающим квартирантам. Дескать, все в порядке, прощайте…

Показать Алине родину отца сил не нашлось. Три последних дня провели в Тарту, почти не выходя на улицу, и Андрей просил время бежать скорее.

В новом родительском доме, который он смутно помнил еще по детству – застал бабушку с дедушкой ребенком, – было не скучно, а тяжко. Темная мебель, будто из железа выкованные шторы, высоченные потолки, которые, кажется, не белили сто лет, множество мелких вещичек, покрытых, как смолой, какой-то липучей пылью… Мама – раньше такая чистюля, что даже папа, которого малейший беспорядок выводил из себя, часто просил: «Перестань, пожалуйста. Все блестит. Тебя бы к нам дежурным – дневальных гонять», – здесь явно боялась хозяйничать, ограничиваясь кухней и их с папой спальней. Казалось, за каждым ее движением ревниво следила и готова была отчитать за самоуправство старшая сестра Эльвира. Старая, уменьшившаяся до размеров десятилетней девочки, превратившаяся в странный предмет мебели, но с глазами и противным, повизгивающим голосом.

Она передвигалась по квартире редко и мало. Но если вдруг возникало оживление, бралась за ходунки и довольно энергично двигалась из своей комнаты туда. И сверлила, сверлила взглядом производящих оживление…

Папа и в первые дни, и теперь откровенно избегал разговоров с Андреем. Ссылался на дела, почти все время где-то пропадал. Во время общего ужина был приветлив, шутил, рассказывал забавные случаи на службе, но после ужина сразу уходил в спальню:

«Устал, пойду полежу».

Лишь в последний день, за несколько часов до отъезда в аэропорт, предложил Андрею прогуляться.

«Вдвоем?» – Еще вчера Андрей обижался, что папа не хочет оставаться с ним, а теперь встревожился.

«А что? Пройдемся».

«Ну конечно… Пойдем».

Медленно шли по бульвару. Папа, до сих пор сохраняющий офицерскую выправку, все же заметно одряхлел. Особенно это бросалось в глаза сейчас, когда он пытался быть бравым и крепким. Готовился поговорить с сыном о важном.

«А ведь они с мамой когда-нибудь превратятся в стариков вроде тети Эльвиры. Беспомощных и наверняка недобрых. Обозленных. Поймут, что жизнь кончилась, а прожить ее по-настоящему не получилось, – подумалось Андрею; он не хотел об этом думать, но вот пришло само, против воли. – И как тогда? Что Татьяне делать? Ходить за ними, слушать ворчание, эти вскрики визгливые, как вот маме сейчас от тетки?..»

«Как у тебя, – заговорил папа, – по любви и в этот раз?»

«А?.. Женился?»

Папа не уточнял, только досадливо покривился: за время службы ему наверняка тысячи раз приходилось иметь дело со срочниками, косящими под дураков. Но тогда было легче – «два наряда вне очереди», а тут… Тридцатислишнимлетний сын в третий раз женился, работает хрен знает где, живет в квартире, которую уже десять лет выкупает у первой жены. А квартира эта в городе, из которого уезжают и уезжают русские. А сын не уезжает.