Роберто Боланьо: Третий рейх

— Самое логичное, господин Удо Бергер, самое логичное. Подумайте: что делает победитель? Каковы его непременные атрибуты?

Я признался в своем невежестве. Муж фрау Эльзы передвинулся на кровати таким образом, что теперь я мог видеть только его бледный и угловатый профиль. Я обнаружил, что так он стал похож на Дон Кихота. Дон Кихота поверженного, обыденного и ужасного, как судьба. Открытие взволновало меня. Видимо, это и привлекало в нем фрау Эльзу.

— Это написано во всех учебниках истории, даже немецких. — Его голос сделался совсем слабым и усталым. — Начинается суд над военными преступниками.

Я рассмеялся ему в лицо и отчеканил:

— Игра заканчивается Решающей Победой, Тактической Победой, Частичной Победой или Ничьей, а вовсе не какими-то там судами и прочими глупостями.

— Ах, мой друг, в кошмарных видениях этого несчастного суд, вероятно, представляется важнейшим событием игры, единственным, ради которого стоит провести за доской столько часов. Повесить нацистов!

Я пошевелил пальцами правой руки и услышал, как хрустнули косточки.

— Это стратегическая, сугубо стратегическая игра, — прошипел я. — Что за безумные вещи вы мне тут рассказываете?

— Я всего лишь советую вам собрать чемоданы и исчезнуть. В конце концов, ведь Берлин, единственный и подлинный Берлин, пал уже достаточно давно?

Мы оба грустно кивнули друг другу. Ощущение того, что мы говорим о разных, более того, о противоположных вещах, с каждым разом усиливалось.

— Кого вы думаете судить? Фишки, обозначающие эсэсовские корпуса?

Похоже, его позабавила моя шутка. Он гаденько улыбнулся и присел в постели.

— Боюсь, что это вы вызываете у него ненависть. — Тело больного внезапно превратилось в одну большую, резкую, неровно пульсирующую боль.

— Так это меня он усадит на скамью подсудимых? — Хотя я старался сдержаться, мой голос дрожал от негодования.

— Да.

— И как он думает это сделать?

— На пляже, лицом к лицу, как настоящий мужчина. — Его улыбка стала еще шире и откровеннее.

— Он меня изнасилует?

— Не будьте идиотом. Если вы именно на это рассчитывали, то хочу вам сказать, что вы ошиблись компанией.

Признаться, я был ошарашен.

— Тогда что же он со мной сделает?

— То, чего заслуживают нацистские свиньи: быть забитыми до смерти и брошенными в море. Вас отправят в Вальхаллу к вашему другу-серфингисту!

— Насколько я знаю, Чарли не был нацистом.

— Вы тоже, но Горелому на данном этапе войны на это наплевать. Если выражаться поэтически, то вы уничтожили английские пляжи и украинские пшеничные поля, и теперь не надейтесь, что с вами будут деликатно обращаться.

— Это вы подсказали ему такой дьявольский план?

— Нет, что вы. Но он кажется мне забавным.

— Отчасти здесь есть и ваша вина: без ваших советов у Горелого не было бы ни малейших шансов.

— Ошибаетесь! Горелый превзошел мои советы. В известном смысле он напоминает мне инку Атауальпу, который попал в плен к испанцам и выучился играть в шахматы, наблюдая за тем, как его тюремщики передвигают фигуры.

— Горелый — южноамериканец?

— Тепло, тепло…

— И ожоги у него на теле…

— Горячо!

Крупные капли пота стекали по лицу больного, когда я с ним прощался. Как мне хотелось очутиться в объятиях фрау Эльзы и весь оставшийся день слушать от нее одни лишь слова утешения. Вместо этого, когда я ее наконец встретил — гораздо позже и находясь уже в подавленном состоянии, — то не нашел ничего лучшего, как наброситься на нее с оскорблениями и упреками. Где ты провела ночь, с кем и так далее. Фрау Эльза попыталась испепелить меня взглядом (кстати, она ничуть не удивилась, что я разговаривал с ее мужем), но меня уже ничто не трогало.

Осень сорок третьего и новое наступление Горелого. Я теряю Варшаву и Бессарабию. Запад и юг Франции переходят под контроль англо-американцев. Вероятно, усталость мешает мне найти достойный ответ.

— Ты побеждаешь, Горелый, — негромко говорю я.

— Похоже на то.

— А что будем делать потом? — Страх заставляет меня продолжить вопрос, чтобы не услышать конкретного ответа. — Где отпразднуем твое вступление в ряды настоящих игроков? Скоро мне пришлют деньги из Германии, и мы могли бы как следует погулять в какой-нибудь дискотеке… Девочки, шампанское и все такое…

Горелый, всецело занятый перемещениями своих войск, которые, словно гигантские дорожные катки, утюжат мою оборону, немного погодя отвечает фразой, исполненной, как я увидел позже, символического смысла: побереги то, что у тебя есть в Испании.