Николь Краусс - Хроники любви

Таким он был, когда Роза начала замечать его в кафе на набережной. Он ходил туда после обеда, якобы почитать роман или поэтический журнал (поначалу — для поддержания репутации, а потом ему действительно стало интересно). На самом деле он хотел оттянуть момент возвращения домой, где его ждала невыносимая правда. В кафе Литвинов позволял себе немного забыться. Он в умиротворении смотрел на волны и наблюдал за студентами, иногда подслушивая их споры. Они ничем не отличались от тех споров, которые вел он сто лет назад (то есть двенадцать), когда сам был студентом. Он даже знал, как зовут некоторых из них. И Розу тоже. А как же иначе? Ее вечно кто-нибудь звал.

Когда она подошла к его столику и, вместо того чтобы пройти дальше и поздороваться с каким-нибудь молодым человеком, с неожиданным изяществом остановилась и спросила, нельзя ли присесть, Литвинов решил, что это шутка. Ее блестящие черные волосы доходили до подбородка, подчеркивая благородный нос. На ней было зеленое платье (позже Роза будет спорить, что оно было красным в черный горошек, но Литвинов не желал отказываться от воспоминания об изумрудном шифоновом платье без рукавов). Только после того как она просидела с ним полчаса, а ее друзья потеряли к ним интерес и вернулись к своим разговорам, Литвинов понял, что ей искренне хотелось с ним поговорить. В воздухе повисла неловкая пауза. Роза улыбнулась.

— Я ведь даже не представилась, — сказала она.

— Вас зовут Роза, — ответил Литвинов.

На следующий день Роза пришла на вторую встречу, как и обещала. Когда она посмотрела на часы и спохватилась, что уже поздно, они договорились о третьей встрече, а дальше уже сама собой подразумевалась четвертая. Во время пятой встречи, очарованный юной непосредственностью Розы, посреди жаркого спора о том, кто крупнее как поэт — Неруда или Дарио, [74] Рубен Дарио (1867–1916) — латиноамериканский поэт, основоположник испано-американского модернизма. — Литвинов неожиданно для себя пригласил ее на концерт. Когда она с радостью согласилась, до него вдруг дошло, что, о чудо из чудес, эта милая девушка может испытывать к нему какие-то чувства. Его будто что-то ударило в грудь. По телу пробежала дрожь.

Через несколько дней после концерта они устроили пикник в парке, а в следующее воскресенье — велосипедную прогулку. На седьмом свидании пошли в кино. После сеанса Литвинов проводил Розу домой. Они стояли и обсуждали Грейс Келли — что важнее: ее актерский талант или невероятная красота, — тут Роза внезапно наклонилась к Литвинову и поцеловала его. По крайней мере попыталась поцеловать — Литвинов, застигнутый врасплох, отстранился, и Роза осталась стоять, неловко изогнувшись, с вытянутой шеей. Весь вечер он с растущим удовольствием следил за изменением расстояния между разными частями их тел. Но изменения были настолько незначительными, что эта внезапная атака носа Розы чуть не довела его до слез. Осознав свою ошибку, он вслепую вытянул шею вперед. Но к тому моменту Роза уже оценила потери и отступила на безопасную позицию. За секунду шаткого равновесия Литвинов успел почувствовать запах ее духов, а потом поспешно ретировался. По крайней мере попытался, потому что тут Роза, не желая больше испытывать судьбу, но в то же время и не желая сдаваться, направила свои губы на оспариваемую территорию, на секунду забыв о собственном носе. Однако тот быстро напомнил о себе, столкнувшись с носом Литвинова, как раз когда их губы встретились. Вот так первый поцелуй превратил их в «кровных» родственников.

По дороге домой в автобусе у Литвинова кружилась голова. Он улыбался каждому, кто смотрел в его сторону. Он шел по улице насвистывая. Но как только он вставил ключ в замочную скважину, на сердце у него похолодело. Он стоял посреди темной комнаты, не включая лампу. «Черт возьми, где была твоя голова? — подумал он. — Не будь дураком, что ты можешь дать такой девушке? Ты позволил себе расколоться на куски, теперь их уже не соберешь, и тебе больше нечего ей предложить. Ты не сможешь скрывать это вечно, рано или поздно она узнает правду. Ты лишь оболочка человека, и чтобы в этом удостовериться, ей достаточно будет лишь постучать и понять, что внутри ничего нет».

Он долго стоял и думал об этом, глядя в окно. Потом разделся, в темноте выстирал белье и повесил сушиться на батарее. Повернул ручку настройки радиоприемника, и тот засветился и ожил, но через минуту он выключил его, и звуки танго сменила тишина. Голый, он опустился на стул. Муха села на его сморщенный член. Литвинов пробормотал несколько слов. И поскольку ему это было приятно, он продолжал бормотать. Эти слова он знал наизусть; они были написаны на листке, который он носил в нагрудном кармане уже много лет с того самого дня, когда сидел у постели больного друга, молясь, чтобы тот остался жив. Он столько раз произносил их, даже неосознанно, подчас забывая, что эти слова принадлежали не ему.