Лидия Ульянова - Здесь и сейчас

В отличие от меня, Надькины финансовые дела шли очень хорошо, у нее завелись деньги, и мы все вчетвером частенько шиковали за ее счет. Я даже задумывалась периодически: а стоит ли вообще получать образование, если можно, как Надежда, в свое удовольствие работать и получать оценку, адекватную затраченным усилиям. Только, в отличие от сестры, я была начисто лишена художественных способностей.

А еще в отличие от меня, успевавшей между работой и домом лишь забежать в магазин, Надежде удавалось совмещать работу с миллионом разных дел. Она работала в своей художественной мастерской, потом трудилась сверхурочно, стремясь набить руку, умудрялась знакомиться с молодыми людьми, бегать в кино и на дискотеку, встречаться с коллегами.

— Вер, пойдешь со мной в субботу в компанию? — предложила Надя однажды вечером. Она разговаривала и одновременно рисовала на альбомном листе сидящую на ветке птичку — эскиз ювелирного изделия. — Пошли, будет интересно. Там у одного чувака такая штука есть, видеомагнитофон. Не слышала? Такая большая коробка, которая любые фильмы показывает. Он обещал кино показать. Ты бы попросила своего Вовика, чтобы он тебе видеомагнитофон прислал.

Уолтер у нас по-домашнему назывался Вовиком.

— Слушай, ты меня для этого с собой зовешь? Чтобы я посмотрела, а потом попросила? Так вот, я ничего просить не буду и с тобой никуда не пойду. Ты что, не понимаешь, что это может быть очень дорого?

— Да что ты сразу кипятишься? Ну да, дорого, тем более что к видеомагнитофону еще их американский телевизор нужен. Это я так, пошутила. Я, когда в Канаду перееду, сама себе куплю. — Надька ни минуты не сомневалась, что будет следующей после Веры. И если у Верки так себе жених, жадный старпер, то она меньше чем на молодого миллионера не согласна. — Пойдем, а? А то там люди, которых я мало знаю, мне одной неудобно.

— А тащить с собой сестру к малознакомым людям тебе удобно? Ждали меня там с распростертыми объятиями.

— Ладно тебе, я предупредила, что мы вдвоем придем. Людям же интересно на взрослых двойняшек посмотреть.

Понятно: Надьке очень хотелось проникнуть туда, где будут показывать запретное кино, и заветный пропуск она получила обещанием развлечь компанию лицезрением наших одинаковых рож.

— Ага, давай пойдем и устроим бесплатный цирк, — съехидничала я. — Весь вечер на манеже сестры-близнецы Арихины.

Мне не хотелось идти, я не люблю новые шумные Надькины компании. И вообще сборища малознакомых людей не люблю.

Надька пустила в ход последний аргумент, железный:

— Думаешь дома тихо отсидеться? Не удастся. Кира с утра на кладбище собралась, а Любчик к нам мужиков своих позвал, я слышала. Будут в карты играть и водку пить.

— Ох, мама его не видит… — искренне огорчилась я за брата.

Любомир последнее время все больше прикладывался к бутылке, на другой день мучился головной болью, становился злым и нервным.

— А ты ей скажи, — любезно посоветовала сестра.

Мы обе знали, что никто ничего не скажет маме, даже Кира. Сделать издалека мама все равно ничего не могла, так зачем понапрасну расстраивать.

Надька продолжала наступление:

— А я не собираюсь с тобой рядом сидеть, чтобы весь день тебя от Реника Тадулаева отбивать. Так что подумай, где лучше время провести. — Надька оторвалась от рисунка, обернулась ко мне и проникновенно поинтересовалась: — Или он тебе нравится, Реник?

Я действительно забыла об угрозе в виде Реника из третьего подъезда. Последний раз он зажал меня в углу у подвала и влажно дышал чесноком и перегаром в лицо. Я бы пожаловалась брату, но Реник разумной границы пока не переступал, жаловаться было, по сути, не на что. Тем более что называл он меня то Веркой, а то Надькой. Но от воспоминаний о нем меня, тем не менее, передернуло.

— С ума сошла совсем? Это он тебе, может быть, нравится. А у меня Уолтер…

— Ах, ну да, Уолтер! — Надька преувеличенно часто закивала головой, размахивая карандашом. — Я вот скажу нашему Вовику, чтобы мне приплачивал за охрану твоей чести и достоинства. Скажу ему, что твои честь и достоинство в опасности.

— Только посмей к телефону подойти!

Уолтер звонил мне раз в месяц, в третью пятницу вечером, и в это время в нашей семье никто не подходил к телефону, кроме меня. Он не интересовался моим здоровьем — у них это было признаком плохого тона — жаловаться на здоровье, даже умирая, нужно было отвечать на вопрос «как дела?», что все просто отлично. Он не спрашивал о погоде — о ней он регулярно узнавал по какому-то одному из многочисленных телеканалов, хотя я плохо себе представляла, зачем нужен специальный погодный канал. Он не спрашивал о моей работе — подразумевалось, что если работа не устраивает, то ее просто нужно сменить, а раз я все еще там, значит, все устраивает. Но с упорной дотошностью он перечислял содержимое своих посылок — проверял, все ли доходит, интересовался стоимостью коммунальных услуг и сезонным колебанием цен. Это было странно: как может цена на товар зависеть от времени года? Ну повысили в два раза цену на кофе, так это с сезоном никак не связано, глупо думать, что ее снизят летом. Морковь же с картошкой в магазине стоили всегда одинаково, вне всякой связи с качеством и погодой. Уолтер регулярно отчитывался о подготовке к свадьбе, о приобретении новой мебели, о расширении гаража, чтобы можно было ставить две машины. Он практично узнавал стоимость обучения на водительских курсах в СССР, сравнивал с канадскими ценами и настаивал, чтобы я научилась водить машину до отъезда. У нас был какой-то роман с бухгалтерским уклоном, и мне очень хотелось, чтобы хоть раз он позвонил не в третью пятницу, а в любой другой день, пусть даже и с разговорами о газонокосилке, но он никогда не звонил в неурочное время. Это тебе не Реник, у которого нет даже представления о каком-либо планировании.