Лоренс Даррел - Горькие лимоны

— Все будет хорошо, — заверил я молодого человека, всем телом чувствуя живительное тепло солнечных лучей, проникавших сквозь листву огромного Дерева Безделья, и он ничего на это не ответил — просто для того, чтобы меня не расстраивать.

Но если до поры до времени от таких мыслей можно было лениво отмахиваться, то вскорости они возникали вновь, не в том, так в другом виде. Как-то раз, к примеру, я познакомился за обеденным столом у Пирса с высокопоставленным правительственным чиновником: он принялся задавать мне вопросы, от которых у меня волосы встали дыбом, а затем позволил себе ряд не менее примечательных заявлений. К примеру, он утверждал, что киприоты не имеют права претендовать на греческое культурное наследие, поскольку по-гречески они не говорят и представляют собой гибридную анатолийскую расу. А нездоровые чувства, именуемые Эносисом, раздувает кучка религиозных фанатиков, и в народе эта идея не находит никакой поддержки… С мнениями подобного рода, может быть, и имело бы смысл спорить, если бы они были основаны хоть на каком-то реальном материале. Заявления в этом духе часто приходится слышать в пабах, куда ходят местные британцы, и, может быть, само по себе это и не настолько важно, как мне тогда показалось. Но что меня особенно насторожило, так это то, что облеченные властью должностные лица воспринимают эту проблему не как европейскую, а как сугубо колониальную, и измеряют ее все тем же старым и пыльным колониальным аршином. И какой бы мелкой она поначалу ни казалась, в скором времени придется смириться с тем, что она займет законное место среди неразрешимых проблем международной политики; и незнание элементарных фактов может помешать Лондону подойти к ней с должным тактом, умом и профессионализмом, без которых достичь соглашения будет попросту невозможно.

Все эти соображения приобрели для меня дополнительный вес и дополнительную значимость, когда я подрядился написать серию статей для информационного бюллетеня Американского института международных отношений — задача сама по себе не слишком приятная, поскольку я терпеть не могу писать о политике. Но обещанной суммы хватало на окно и дверь для комнаты на балконе, и лучшего способа заработать эти деньги я себе не представлял. Когда мой знакомый израильский журналист, пожав руки всем по кругу, уже совсем было собрался садиться в автомобиль, его вдруг осенило.

— У меня складывается такое впечатление, — заявил он — что вы, англичане, полностью попали под обаяние греко-римского периода истории и судите обо всем происходящем совершенно не принимая в расчет Византию. А подлинный источник умственного склада греков и их moeurs [62] Нравов (фр.) нужно искать именно там. Вот что вам всем не мешало бы как следует усвоить.

Наблюдение это показалось мне удивительно точным, и когда я сам попытался привести в порядок собственные мысли о греках-киприотах, оно припомнилось мне вновь. Действительно, именно в нем и крылось объяснение многого из того, в чем я раньше никак не мог разобраться; теперь все становилось и яснее, и проще. Даже проблема Эносиса представала в новом свете — если встроить ее в рамки культурного наследия Византии и ее общественного строя. Именно Византия была истинной духовной матерью современной Греции.

Ибо византийская культура не была обычной суммой элементов томного, увядающего эллинизма и многочисленных ближневосточных влияний — она представляла собой нечто большее. Она была единством per se [63] По существу, сама по себе (лат.) , а не просто цветистой мозаикой, сложенной из ловко подобранных фрагментов иных культур. Сам термин "Восточная Римская империя" по сути своей ошибочен; ибо когда в 330 году Константин Великий перенес римскую столицу в Византий, он основал духовную империю, совершенно уникальную с точки зрения стиля и способа решения самых разных задач, будь то архитектура, право или литература. Как же случилось, что Запад, со своей романтически-страстной привязанностью ко всему греческому и грекороманскому, остался к этому настолько слеп и глух? Трудно сказать. Более одиннадцати столетий, с самого дня основания и вплоть до крушения в 1453 году, Греция была частью гигантского спрута, раскинувшего щупальца по многим землям Азии, Европы и Африки; и в то время как Европа проходила через Темные века, последовавшие за падением Римской империи, в Константинополе расцвела невиданная доселе экзотическая культура, которая озарила мир науки и политики новым стилем мышления, новым виденьем. Ее духовный уклад, истинное порождение Средиземноморья, прежде всего проявился в религии и в художественном творчестве. С политической точки зрения главной особенностью Византии стала вера в нерушимое, по сути своей неразрывное единство Церкви и Государства — и греческая православная церковь, главный общественный институт и главный хранитель традиции, до сей поры процветает в рамках современного греческого государства. У византийца в принципе не могла возникнуть политическая идея, основу которой не составляло бы полное единство Церкви и Государства; и базовой социальной единицей этой великой культуры стало собрание верующих, коих объединяли не географическое соседство или расовая принадлежность (ибо византиец мог по рождению принадлежать примерно к дюжине основных народностей империи), но всеобъемлющее согласие в вопросах христианской веры. Это согласие проявлялось вовсе не в том, что мы называем демократическими установлениями, оно не имело отношения ни к выборам, ни к праву большинства, которое по сути представляет собой всего лишь некую процедурную схему — способ прощупать и определить общественные умонастроения. Согласие или несогласие выявлялись на ежегодных церковных соборах, целью которых было принятие решений по вопросам как духовным, так и светским. Редкий феномен. Греческие церкви и общины сохранили его нетронутым еще долгие четыре столетия, когда Византия пала, а дети ее стали все глубже и глубже погружаться во тьму, принесенную турками в тот мир, что достался им в наследство.