Лоренс Даррел - Горькие лимоны

Терроризма меньше не стало, его стало больше — весьма характерный показатель общего положения вещей; и к отвратительно подлой практике убийства солдат и полицейских на улице из-за угла добавилась еще более мерзкая, типично балканская практика расправы с гражданскими лицами, заподозренными в предательстве национальных интересов. Кроме того, под прикрытием и во имя Эносиса многие сводили, естественно, личные счеты. Черная маска служила достаточно надежной защитой. "Стоит только какому-нибудь типу раздобыть пистолет и маску, — задумчиво сказал мне как-то раз Рен, демонстрируя глубокое понимание средиземноморского темперамента, — и первым делом он выпускает обойму в человека, которому он должен деньги, а уж потом берется за прочие национальные проблемы". Рен впрочем, как и все мы, сделался циником.

Однако безжалостная охота на безоружных граждан, которых отстреливали одного за другим, как кроликов, в церкви, в кофейне, даже в больнице, поставила последнюю, на этот раз непреодолимую преграду между мной и моими деревенскими друзьями, чье упрямое нежелание расставаться с былой дружбой было до сей поры непоколебимо. Да и сейчас, по сути, все осталось по-прежнему. С обычным киприотским упрямством они, как и в былые времена, шли пешком в Кирению, чтобы отправить мне по почте приглашение на свадьбу — в среднем я получал по одному приглашению в неделю — чтобы я не дай бог не подумал, что они стали иначе ко мне относиться. Вот только теперь я уже сам не решался эти приглашения принимать; информаторов хватало повсюду, и мысль о том, что Андреасу, или Франгосу, или толстому Антемосу придется отвечать за "предательство", была для меня невыносима. Но приглашения прибывали регулярно, как и цветы, и мандарины, и цветочные луковицы; и по-прежнему "Мореплаватель" Андреас заходил поговорить о достоинствах цементных блоков, хотя балкон давно уже был построен. Где бы я ни встретил односельчанина, приветствием мне были радостный крик и рукопожатие — даже на безлюдной дороге за Фамагустой, в месте не самом удачном, если ты грек и тебе пришло в голову поговорить с проезжающим в машине иностранцем. А потом застрелили Паноса. Он вышел прогуляться в сумерках по узким извилистым улочкам в районе гавани. На стенах соседних домов остался, как всегда, автограф Дигениса, хотя я сомневаюсь, чтобы Дигенис лично нажал курок пистолета, из которого был убит мой друг.

За два дня до этого мы провели день на мысу, во владениях Мари; Панос настоятельно просил ее об этом: ему хотелось лично познакомиться с ее проектом колоссального сада, я же, со своей стороны, был рад съездить туда с человеком, знающим толк в деревьях, поскольку Янису, ее фактотуму, я не слишком доверял, и теперь, когда ее не было дома, хотел лишний раз убедиться в собственной правоте. Было теплое безоблачное утро, и мы выехали из дома в приподнятом настроении, поскольку убийств и взрывов не было уже целых двое суток. Нас постепенно разморило от жары, и в душе пробудились иллюзорные воспоминания о мирной жизни, успевшие осесть в самых дальних, едва ли не доисторических пластах памяти, но всегда готовые воскреснуть, чуть только наступало такое вот кратковременное затишье. Клито снабдил нас большой оплетенной бутылью белого вина, а собственный огород Паноса — латуком, огурцами и изящными стрелками лука-шалота. Коврига черного деревенского хлеба из непросеянной муки и несколько ломтиков вареной говядины дополнили запас продовольствия, которого, как мы прикинули, нам должно было хватить на весь день. Уложив провизию, мы заправили машину и тронулись в путь через серебристые плантации олив в сторону Агиос Эпиктетос, через утопающие в мягком солнечном свете раннего весеннего утра мирные зеленые предгорья Готического хребта, чей остро отточенный край был отчетливо прорисован на фоне безоблачного голубого неба. Венчавшие хребет могучие утесы отбрасывали теплый коричневато-золотистый отсвет, как каравай свежего хлеба.

— Куда? — спросил я, потому что обещал Паносу заехать в одно-два места, прежде чем мы возьмем курс на мыс.

— В Клепини, — сказал он. — Мой календарь подсказывает мне, что там сегодня начнут цвести цикламены.

У Паноса по всей округе были разбросаны любимые уголки и уголочки, целая собранная за долгие годы пеших прогулок коллекция: так любовник наперечет знает те места, где в нужную минуту расцветет желанный поцелуй — на шее у самой кромки волос, на изгибе грудной мышцы; более того, он постоянно держал в памяти настоящий цветочный календарь, который с точностью до одного дня подсказывал ему, когда войдут в пору цветения абрикосы в Карми или шиповник под Лапитосом. Его память хранила целую геоботаническую карту, и он всегда знал, куда нужно ехать за анемонами или цикламенами, за лютиками или бархатцами. И не ошибся ни разу.