Маргарита Зверева - Солнце внутри

В то время я много думал обо всем, чему учил Барон. И если раньше я до всего пытался дойти путем разума, то теперь меня вела интуиция. Иногда я просыпался среди ночи с острым ощущением складывающегося пазла, садился в кровати и вслух проговаривал будоражащие сон идеи, чтобы запомнить их до того, как они ускользнут обратно в неуловимое пространство. Барон словно чувствовал мои внутренние перевороты и держался на заднем плане. Пару раз мы созванивались, и он интересовался моим самочувствием, но никак не реагировал на мои очевидные сказки. Поэтому я очень удивился, когда одним утром раздался звонок и близкий, неприглушенный голос Барона, свидетельствующий о том, что он в России, вызвал меня к нотариусу.

Оказавшись в центре, я с отторжением отметил, что дело шло к лету. До июня было еще довольно далеко, но деревья вовсю зеленели, а воздух пах теплом и сахаром. Расстегнув слишком теплую куртку, я позвонил в массивную дверь между двух мраморных колонн и уставился в выпуклую камеру. Вокруг меня, каркая, прыгали вороны. Их как будто наполированные воском перья ловили солнечный свет и поглощали его. Я сглотнул и приложил ладонь к горячему лбу. Замок зажужжал и щелкнул.

Помедлив буквально секунду, я решительно зашел в коридор и закрыл спиной тяжелую дверь. После уличного тепла меня обдало холодом гробницы. Мрамора в отделке тут не пожалели. От пола он тянулся на стены и доставал почти до высокого потолка, с которого свисала люстра в стиле арт-деко с черными плафонами. В конце коридора красовалась ажурная чугунная лифтовая клетка. Где-то на верхних этажах открылась дверь, и тяжелое эхо разлетелось по подъезду. Меня ждали.

Я прошел к лифту и нажал на кнопку, рядом с которой стояло импозантное имя нотариуса. Тут же лифт хищно захлопнул дверцы и оторвал меня от земли. Сердце мое забилось. Я нервничал каждый раз, впервые встречая Барона после длительного расставания, но этот день был все же особенным. Что-то во мне навсегда изменилось, и я знал, что Барон это тоже знал. Я не боялся его, но я боялся предстоящего разговора, каким бы он ни был.

С рывком лифт остановился и отворил дверцы, открывая мне вид на распахнутый вход в пещеру нотариуса. Затаив дыхание, я ступил в обитую янтарными обоями прихожую. Лампа на темно-коричневом столике тускло освещала помещение, и представить себе, что на улице палило солнце, было трудно. За мной раздался тягучий басистый скрип, а затем очередное железное щелканье замка. Еще до того, как я обернулся, я знал, что никого не увижу. Слишком отчетливо чувствовалась пустота. Сглотнув, я влажными холодными пальцами расстегнул пуговицы и повесил куртку на крючок. Причин далее задерживаться в прихожей не было, и я глубоко вдохнул воздух, пахнущий кожей и амброй, и ступил в открытую комнату.

Тут же поднялись с кресел двое мужчин. Барон и высокий лысый джентльмен в темно-синем пиджаке с бордовыми отворотами, который сидел на нем так, словно был сделан из дерева. Широкий стол из темно-красного махагона отделял его от нас с Бароном. Смотрел мужчина предельно приветливо, но отстраненно.

– Адам!

Барон прошел ко мне с распахнутыми объятиями и трепетно прижал к себе. Я был поражен такой сентиментальностью, но не мог сказать, что мне это было неприятно. Даже наоборот. Этот человек практически с самого детства заменял мне отца, а с мамой я только в последние месяцы вновь начинал налаживать контакт, что помимо радости приносило и немалую боль, так как вскрывались зарубцевавшиеся раны, и оттуда, как гной, вырывались старые обиды, претензии и обвинения. Так что проявления каких-то нежных, может быть, даже отцовских чувств трогали меня за живое. Внезапно мне захотелось уткнуться ему в плечо и расплакаться навзрыд. По моим внутренностям расползлось слишком много язв, которые я никому не смел показать.

Но присутствие нотариуса остановило меня в подобных порывах. Сглотнув соленый привкус во рту, я поморгал и выпрямился. И только тут понял, что Барон изменился. Вернее, он просто очень резко постарел и скукожился. Как будто время, которое он обманывал всю свою жизнь, вдруг одумалось и настигло его со всей мощью. Волосы его стали тонкими, кожа пергаментной, спина сутулой, глаза прозрачными. Я посчитал, что ему должно было исполниться восемьдесят четыре года, и про себя присвистнул.

Только элегантности у Барона, как всегда, было не отнять. Поверх идеально белой рубашки с крупной янтарной брошью у воротника на нем был роскошный синий пиджак, расшитый серебряными бабочками. Бабочки были легкими и неуловимыми, так что с расстояния их можно было принять просто за узор, а при попадании на них света казалось, что они двигают крыльями. В груди у меня все сжалось от острого осознания, что я не просто восхищаюсь этим стариком и уважаю его, а просто-напросто люблю. И от того, что чувство это шло вразрез со всем, чему он учил меня всю мою сознательную жизнь, так что я тем самым предавал его.