Бернард Маламуд - Беженец из Германии

Потом он кое-что рассказал мне о своей жене. Они встретились в студенческие годы, жили вместе, а в двадцать три года поженились. Их брак нельзя было назвать по-настоящему счастливым. Она разболелась и не могла иметь детей. Оскар говорил, что «внутгенний органы у нее был не в погядок».

И хотя я ничего не спрашивал, он рассказал мне, что предлагал жене уехать вместе с ним, но она отказалась.

— Почему? — спросил я.

— Ей казалось, что я не хочу брать ее с собой.

— А на самом деле?

— Действительно, не хотел.

Он объяснил, что прожил с ней двадцать семь лет в трудных условиях. Она всегда испытывала смешанные чувства по отношению к их еврейским друзьям и родне Оскара, хотя внешне производила впечатление человека, лишенного предрассудков. А вот ее мать была ярой антисемиткой.

— Мне не в тчем себя упгекнуть, — заключил Оскар.

Вскоре он лег спать, а я пошел в Нью-Йоркскую Публичную библиотеку. Я пролистал сборники английских переводов некоторых немецких поэтов, о которых собирался написать в лекции Оскар. Затем прочитал «Листья травы» [11] «Листья травы» — сборник стихотворений Уолта Уитмена, впервые издан в 1855 г. и пометил в своих записях, что, по моему мнению, позаимствовали некоторые из них у Уолта Уитмена. В один из дней в конце августа я принес Оскару сделанные мною наброски. В основном это были мои догадки на интуитивном уровне, и я вовсе не собирался писать за него лекцию. Он лежал на спине неподвижно и с грустью слушал, как я зачитывал ему свои заметки. В конце он сказал, что немецкая поэзия позаимствовала у Уитмена вовсе не любовь к смерти, а скорее чувство сопереживания собратьям, своему народу.

— Но долго это чувство не задегжалось на немецкой земле, от него не оставаться и следа, — заметил Оскар.

Я выразил сожаление, что все так неверно истолковал. Но, несмотря на это, Оскар был мне признателен.

Я ушел от него сокрушенный, и, спускаясь по лестнице, услышал рыдания. «Пора бросать его, — подумал я, — это уже слишком. Не идти же ко дну вместе с ним».

Весь следующий день я провел дома, в страданиях, которые раньше мне не приходилось испытывать, хотя для большинства людей моего возраста это был уже пройденный этап. Но в тот же вечер Оскар позвонил мне и принялся бурно выражать свою благодарность за то, что я поделился с ним своими размышлениями. Он встал, чтобы написать мне письмо о том, что я упустил в своих выводах, а в результате написал половину лекции. Назавтра он отсыпался, чтобы завершить лекцию этой ночью.

— Я Вам за многое благодаген, а озобенно за Вашу вегу в меня, — сказал он.

— Ну и слава Богу, — ответил я, не признавшись ему в том, что уже чуть было, не потерял эту веру.

Оскар писал и переписывал свою лекцию, пока, наконец, не закончил ее в первую неделю сентября. Нацисты оккупировали Польшу, и хотя тревога не утихала, появилась слабая надежда, что храбрые поляки смогут их остановить. Еще неделя понадобилась нам для перевода лекции. В этом нам помог Фридрих Вильгельм Вольф: историк, эрудированный человек с добрым сердцем и приятными манерами. Ему нравилось заниматься переводами, и он обещал нам помогать с лекциями в дальнейшем. И, наконец, у нас оставалось около двух недель для того, чтобы поработать над произношением и подготовить Оскара к чтению лекции. Одновременно с погодными изменениями постепенно менялся и сам Оскар. Он оправился от поражений, воспрянул духом, будто после утомительной битвы. Он сбросил около десяти килограмм. Его лицо сохраняло бледный оттенок, но, к моему удивлению, рубцов не было видно, исчезла былая дряблость. Голубые глаза вновь горели жизнью. Быстрой порывистой походкой он как будто пытался наверстать шаги, не сделанные в те долгие жаркие дни, что просидел дома.

Наши занятия возобновились по привычному графику: мы встречались три раза в неделю во второй половине дня, писали диктанты, выполняли грамматические и другие упражнения. Я объяснил ему фонетический алфавит и написал транскрипцию тех слов, которые он произносил неправильно. Он часами вырабатывал дикцию со спичкой во рту для того, чтобы фиксировать челюсти в удобном для языка положении. Это занятие может показаться до смерти скучным, если только у человека нет стимула. Глядя на него, я понял, что значит чувствовать себя абсолютно другим человеком.

Лекция, которую к тому времени я уже знал наизусть, прошла с успехом. Директор Института пригласил несколько знаменитостей. Оскар был первым беженцем, получившим работу в этом Институте. Это был шаг, призванный показать широкой общественности новую грань американской жизни. Пришли два репортера и женщина-фотограф. Я сидел в последнем ряду переполненного зала и по нашей договоренности должен был поднять руку, если Оскара плохо слышно, но этого не потребовалось. Оскар, коротко постриженный, был одет в синий костюм. Он, конечно, нервничал, но едва заметно. Когда он подошел к кафедре, разложил свои бумаги и произнес первую фразу на английском перед аудиторией, у меня замерло сердце. Ведь из всех присутствующих в зале только мы двое знали, через какие муки ему пришлось пройти. В его произношении было не так уж много ошибок: несколько раз «з» вместо «с». Кроме того, он перепутал и сказал слово «опрятно» вместо «обратно». Но в целом держался неплохо. Очень хорошо читал стихотворения на обоих языках, и хотя Уолт Уитмен в его исполнении звучал, как немецкий иммигрант, приплывший к берегам Лонг-Айленда, поэзия оставалась поэзией: