Бернард Маламуд - Еврейская птица

Бернард Маламуд

Еврейская птица

Перевод с английского И. Гусевой

Окно было открыто - и птица влетела. Так оно и бывает. Окно открыто - и ты уже внутри, закрыто - остаешься снаружи. Судьба!

Тяжко хлопая крыльями, птица влетела через открытое кухонное окно квартиры Гарри Коэна, что располагалась на верхнем этаже дома на Первой авеню неподалеку от нижнего Ист-Ривера. На стене висела пустая птичья клетка с распахнутой настежь дверцей, однако эта чернявая длинноносая птица - ее встрепанная голова и маленькие тусклые слегка косящие глаза придавали ей сходство с растерянной вороной - села, не сказать - шлепнулась - на стол, и если не прямо на толстую баранью отбивную Коэна, то уж точно вплотную к его тарелке.

Это произошло год назад жарким августовским вечером, когда Коэн, продавец замороженных продуктов, сидел за ужином с женой и маленьким сыном. Они сидели все вместе - сам Коэн, плотный здоровяк с волосатой грудью, одетый в шорты, тесно облегающие мясистые ляжки; его жена Эди в просторных желтых шортах и красной майке, оставляющей открытой спину, и их десятилетний сын Моррис, или Мори по-домашнему - красивый, но не слишком-то смышленый мальчик, - снова в городе после двухнедельного отпуска, который вынуждены были прервать. Дело было в том, что мама Коэна умирала. Они от души радовались отдыху и поездке, но вернулись сразу же, как только Мама почувствовала себя плохо в своей квартирке в Бронксе.

- Прямо на стол, - недовольно сказал Коэн, опуская свой стакан с пивом и отмахиваясь от птицы. - Сукин сын.

- Гарри! - Эди показала глазами на Мори, так и ловившего каждое движение.

- Гевалт, погром!

- Говорящая птица, - изумленно сказала Эди.

- По-еврейски, - заметил Мори.

- Умник, - проворчал Коэн. Он дожевал отбивную, обсосал косточку и бросил ее на тарелку. - Ну, говорящая, давай, говори, что у тебя за дела и что тебе здесь надо?

- Если вы не можете поделиться со мной отбивной, - сказала птица, - то я бы согласился на кусочек копченой селедки с корочкой хлеба. Должно быть, тяжело вам живется с такими нервамиNo

- Так, здесь тебе не ресторан, и все, о чем я спрашиваю, - что привело тебя именно сюда?

- Окно было открыто, - вздохнула птица и через мгновение добавила. - Я убегаю, бегу. Я летаю, но я и бегу.

- От кого? - с интересом спросила Эди.

- АнтисемитыNo

- Антисемиты? - воскликнули все трое в один голос.

- От нихNo

- И какие же антисемиты мешают жить птицам? - спросила Эди.

- Разные, - сказала птица, - включая орлов, грифов и ястребов. Да и вороны могут при случае глаза повыклевать.

- А ты не ворона?

- Я еврейская птица.

Коэн от души расхохотался:

- И что ты под этим подразумеваешь?

Птица вдруг забормотала. Она молилась без Книги и талита, но со страстью. Эди склонила голову, Коэн - нет. Мори же раскачивался в такт молитве, посматривая вверх одним широко открытым глазом.

- Без кипы, без филактерий? - заметил Коэн, когда птица замолчала.

- Я старый радикал. Пожалуйста, не могли вы дать мне кусочек селедки с маленькой корочкой хлеба?

Эди встала из-за стола.

- Ты чего? - спросил Коэн.

- Помою тарелки.

Коэн повернулся к птице:

- Может, представишься, если не возражаешь?

- Зовите меня Шварц.

- Он вполне мог быть раньше старым евреем, которого потом превратили в птицу, - сказала Эди, передвигая тарелку.

- Да? - Гарри раскурил сигару и снова повернулся к птице.

- Кто знает? - ответил Шварц. - Разве Б-г говорит нам все ?

- А какую ты хочешь селедку? - возбужденный, Мори вскочил ногами на стул.

- Сядь, Мори, или ты упадешь, - приказал Коэн.

- Если у вас нет свежей селедки - матиас, я могу съесть и смальц.

- У нас только маринованная с луком - в банке, - сказала Эди.

- Если бы вы открыли для меня банку, я съел бы и маринованную. А еще, если не возражаете, кусочек ржаного хлеба - "шпиц"?

Эди подумала, что хлеб у них тоже есть.

- Корми его на балконе, - сказал Коэн Эди, а затем птице: - А потом чтобы духу твоего тут не было.

Шварц прикрыл сначала один, затем второй глаз:

- Я устал, и дорога была неблизкой.

- А куда ты держишь путь, на юг или на север?

Шварц пожал плечами, чуть приподняв крылья.

- Ты не знаешь, куда летишь?

- Туда, где еще есть милосердие.

- Пап, пусть он останется, - попросил Мори. - Он же всего-навсего птица.

- Ладно, пусть остается до утра. Но не дольше.

Утром Коэн велел птице убираться, но Мори плакал, и Шварца пока оставили.