Федор Московцев - Конвеер

Радько удивлённо уставился на Штрума, в чертах лица которого просматривались удмуртско-бурятские мотивы, а высокие скулы четко указывали на восточное происхождение.

– В смысле «не русский»? Как можно быть более русским, чем Андрей Разгон – объясни!

– Да я не в плане внешности… – пробормотал Штрум и осекся. И тут же стал мысленно ругать себя за то, что унизился до оправданий.

Блайвас хранил невозмутимое молчание. Но увидев в окно Андрея Разгона, припарковавшего свой джип на площади напротив Мариинского дворца, оживился. Потянулся за трубкой, набрал номер и дождавшись ответа, сказал:

– Здрасьте вам, как дела, чем порадуешь?

Проговорив обычную сумму своих приветствий-прибауток, попросил зайти.

Андрей появился через десять минут. Штрум приветствовал его стальным рукопожатием, посмотрел в глаза немигающим льдистым взглядом и упал на диван возле стены. Поздоровавшись со всеми за руку, Андрей устроился напротив Блайваса, рядом с Радько.

Блайвас задал уже ставший дежурным вопрос:

– Ну что с деньгами, 280 тысяч для Лечи Вайнаха?

– А что с деньгами… работаем. Ты же знаешь, как сложно распродать товар. К тому же срок еще не подошёл.

Всё тем же взглядом голодного удава, каким только что душил Штрума, Блайвас стал рассматривать Андрея. Но тому было абсолютно параллельно.

«Кто первый заговорит, тот уже проиграл», – оба знали эту истину.

Андрей почти демонстративно отвернулся от Блайваса и устремил свой взгляд мимо Штрума на улицу.

«Да, – думал Андрей, – много денег не заработаешь, сидя в офисе, пялясь друг на друга и сетуя о необходимости сходить в баню с девочками, поэтому эти бездельники тянут свои липкие ручонки ко всем денежным потокам, какие только могут увидеть. В этом платеже в сторону Лечи Вайнаха алчный Блайвас наверняка забил свою дельту».

Со скрытой неприязнью поглядывая на Андрея, Штрум потёр свою шею в том месте, где были вытатуированы эсэсовские молнии:

– Блять, Винц, давно пора ёбнуть этих чехов.

– Лечи настроен весьма решительно, – вмешался Радько. – Я бы не стал так шутить, Андрей. Мы навели рамсы и выяснили весь хуй до копейки: надо внести хотя бы половину.

Андрей вскипел:

– Половину?! Это сто сорок тысяч долларов! Ты знаешь, сколько надо бегать по городу, чтобы продать хотя бы на десятку!

Штрум выхватил из берца свой любимый немецкий кинжал, SS Himmler Honour Dagger и полоснул им в воздухе.

– Сто сорок тысяч долларов! Да я за эти деньги не только Лечи… я всю чеченскую диаспору ёбну!

– Ладно, он сам разберётся, – хрюкнул Блайвас. – Медицина своё дело знает. Да, Андрюх! Расслабь булки. Занимайся своими делами спокойно, ладненько?

Штрум неохотно засунул кинжал обратно. Высиживать тут было бессмысленно, и Андрей откланялся.

Выйдя из арки, Штрум двинулся через Исаакиевскую площадь, мимо Мариинского дворца. Ему нужно было попасть на Сенную площадь, чтобы встретиться с Марианной. Он набрал ей – оказалось, что она уже добралась на метро. Договорившись о маршруте движения, они пошли навстречу друг другу.

Встреча произошла на канале Грибоедова.

– Я зашла в музыкальный магазин и купила компакт-диск, поэтому так медленно, – виновато сказала Марианна.

Ярко-голубое небо сияло над городом, казалось, что у всех людей вокруг сверкают глаза и все распускают перья.

На обложке компакт-диска был изображен исполнитель с микрофоном в руках. Штрум сказал:

– Хочу такие руки, как у него – с длинными и тонкими пальцами.

Марианна выросла в окружении двоюродных братьев с такими вот аристократическими руками. Она любила чистые, сильные руки Вити, руки рабочего, которые сгребали её в охапку каждый раз, когда выпадал шанс.

Он смотрел на неё. Она смотрела на него. У него был напряженный взгляд, как у человека, который собирается произнести нечто важное. «Да, Вить?» – спросила она. И он сказал ей самые прекрасные вещи глубоким, мягким голосом, как будто пытаясь прочно закрепить свои слова в её сознании. «Ох», – произнесла она спустя минуту и отвернулась, чувствуя смущение.

Она не переставала удивляться, как же ей повезло, что встретила такого мужчину. Ей было невдомёк, почему именно в этот момент он решил сказать это, как будто хотел, чтобы она помнила об этом вечно. Имеет ли значение, скольким людям он причинил зло и сколько он внушает ненависти, если он способен дать столько любви своей избраннице?! Теперь ей казалось, что его любовь к ней растёт с каждой новой жертвой. Какая разница, если вместе с ним она должна жить в аду? Некоторым парам повезло, и они живут в раю. Витя и её рай были в аду. И им это нравилось. Они бы не хотели променять это ни на что другое.