Юлия Лавряшина - Простить нельзя помиловать

«А вот об этом и мысли допускать нельзя! – оборвал он себя и обернулся, встретил ее взгляд. – Она и заподозрить не должна, что я сомневаюсь…»

– Пока полежите, – заметив ее движение, остановил Игорь Андреевич. – Вы уже сразу бежать собрались? И желательно подальше. Я понимаю, Лилита, что вам тут осточертело… Но придется еще немного потерпеть наше скучное общество.

– Ваше общество, доктор, я готова терпеть вечно!

Лиля произнесла это весело, чтобы он не подумал, будто это всерьез. Не шарахнулся от нее. Подал руку, не сомневаясь, что она воспримет это только как жест поддержки, а не притянет к этой руке еще и сердце…

Костальский отозвался в том же тоне:

– Вот спасибо! Но я вовсе не так жесток, чтобы запереть вас в этой мрачной палате до конца жизни…

– Вовсе она не мрачная!

– …и тайком навещать по утрам. Если все пойдет как надо, то дней через десять…

– Через недельку, – заныла она. – У меня же дочка в первый класс идет!

– Вот так! Вы ее провожать собрались?!

– Да уж куда мне… Но я хотя бы встречу ее дома! Если можно… Тортик, шары и все такое…

– Поглядим, – пробормотал он, осматривая костыли. – Не высоковаты?

Лиля демонстративно задрала подбородок:

– Да я не такая уж и маленькая. Вы меня просто не помните в положении стоя.

Усмехнувшись, Игорь Андреевич пристроил костыли к кровати.

– Пусть пока они постоят, а вы еще полежите. Попривыкните. Я осчастливлю своим появлением других больных и вернусь к вам, договорились? Только лежите смирно, а то я вас знаю!

Ее синие глаза невинно округлились:

– Да я тише воды!

«Почему они у нее такие синие? – задумался он, уже выйдя из палаты. – Не видел таких, честное слово… Даже у Ляльки не такие яркие были. Даже у Ляльки…»

И опять захотелось выскочить на лестницу, затянуться горьким дымом, почувствовать легкую Надину руку на плече. Большего от этой женщины и не требуется: изредка поделиться крупицей тепла, воскресить его на четверть часа, позволить вспомнить, каково это быть живым, и опять отступить в тень, которая зовется ее семейной жизнью. Не разглядеть, что в этом смутном омуте…

Но сейчас Игорь Андреевич не мог позволить себе даже этой малости, утренний обход – святое, больные ждут.

«Чего ждут? – спросил он себя с раздражением, которым обычно сменялась сосущая под сердцем пустота, возникающая при мысли о Ляльке. – Чуда ждут? Да если б я был на него способен, то первым делом воскресил бы ее… Маленькую мою…»

В носу защипало, в уголках глаз проступили слезы. Пришлось остановиться перед дверью в палату и переждать.

А когда все-таки открыл дверь, то опять увидел ту девочку, в судьбе которой его горе отразилось зеркально. Дина, теперь он точно помнил ее имя. Дина Шувалова. Семнадцать лет. Множественные переломы, черепно-мозговая травма средней тяжести, две операции, недельная кома. Бледненькая, осунувшаяся, под глазами синеватые круги. Пора ее выписывать, пока совсем не зачахла без воздуха…

«А как рисует! – внезапно вспомнилось ему, сгустилось в воздухе теплым маревом. – Ведь не глазами увидела Лилиту… Душой? Не знаю, как это бывает у художников… Но это чувствовалось даже в незаконченном рисунке. Кто теперь позаботится о том, чтобы она развила свой талант? Чтобы искала себя, а не что-то вовне… Ведь загубит себя девчонка с тоски».

И нарушив давно установленный порядок, вместо того чтобы войти в душную палату, Костальский поманил девочку:

– Дина, подойдите, пожалуйста.

Машинально отметил: «Ходит уже хорошо, быстро мышцы ожили. Девчонка!»

В мгновенно округлившихся глазах – тревога и ожидание, накатывают волнами, сменяя друг друга. От врача не знаешь, чего и ждать…

– Пойдемте со мной. Нам направо.

Чтобы не заставлять ее бежать за ним (привычка метаться между двумя отделениями!), Костальский пропустил девочку, пристроился чуть позади. И впервые увидел трогательную тоненькую шею, не прикрытую волосами, а в ложбинке – родинка. Известно ли ей самой об этой родинке? Вот парадокс: в самом знакомом нам теле что-то все же остается неузнанным…

«Почему она не спрашивает, куда я ее веду? Полная покорность воле врача… Безусловное доверие или просто безволие? Лилита уже потребовала бы объяснений. Но в своем положении больной беззащитен перед врачом. Все ли из нас выдерживают это испытание властью?» Шагнув вперед, Игорь Андреевич распахнул перед ней дверь служебного выхода, и Дина остановилась, застигнутая врасплох сбивчивым говором старого сада, молодеющего каждым летним утром. И хотя она еще не успела выйти за порог, игра света и тени так явственно отразилась на ее бледном личике, что у Костальского сжалось сердце: «Как боязно и радостно…»