Юлия Лавряшина - Простить нельзя помиловать

Дина наклонилась за карандашом и снизу посмотрела Лиле в лицо: «А ей самой, интересно, мы не кажемся назойливыми мошками, которые так и лезут, так и надоедают? Почему-то не верится, что она может так о нас думать. Обо мне. О нем».

– У нас отвлеченный философский диспут, – храбро солгала Лиля, глядя доктору прямо в лицо. – Ни о чьей конкретной смерти речь не идет. Присоединяйтесь, Игорь Андреевич!

– Вот спасибо! А то я боялся, что мне не стать членом клуба, – отозвался Костальский насмешливо.

– Нет, что вы, что вы! Мы принимаем всех заинтересованных.

Дине показалось, что это прозвучало чересчур нахально, не отрывая карандаша от бумаги, она даже покосилась на Игоря Андреевича с опаской, но хирург только хмыкнул и проверил Лилину капельницу.

– Ну что, Лилита, вы готовы расстаться со своей дыбой? Завтра снимаем.

Она перестала улыбаться:

– Я, наверное, и не усну сегодня.

– Это вы бросьте! Еще не хватало, чтоб вы от слабости не смогли на ноги подняться.

– А подниматься… сразу?

– В ту же секунду, – пошутил он мрачно. – Всему свое время, моя дорогая пациентка. Я сам поставлю вас на ноги.

Не спрашивая разрешения, Игорь Андреевич подцепил двумя пальцами лист, на котором только проступало знакомое лицо, и несколько секунд молча рассматривал набросок. Потом коротко сказал:

– Заканчивайте.

И вышел из палаты быстрее, чем Дина успела спросить, показать ли ему рисунок, когда он будет готов. Она уже хотела продолжить работу, но Лилино лицо теперь было обращено к стене.

– Что вы? – спросила Дина испуганно, решив, что та плачет. Невиданное и неслыханное дело… От того, что он так быстро ушел? Или не в нем дело?

Но в голосе слез не оказалось.

– Страшно. Ты ведь понимаешь, как страшно… У тебя ведь он только что был…

Дина не поняла: «Что значит – он был у меня?»

– Кто – он?

– Первый шаг. Самый страшный. А вдруг его просто не будет? Не смогу…

– Почему это не сможете? – возмутилась Дина. – Вы да не сможете?! Что это у вас – первая операция?

– В том-то и дело. Вдруг – не последняя? Вдруг все без толку?

– Это же швейцарский сустав!

– Швейцарские часы тоже ломаются…

Дина стиснула карандаш, словно копье, и ринулась в атаку:

– С чего это вы взяли? Как будто у вас когда-то были швейцарские часы! Да вы же их в глаза не видели!

Чуть повернув голову, Лиля улыбнулась:

– Это точно. Куда нам, люмпенам…

Спрашивать, что такое «люмпен», показалось неловким, вроде бы что-то из школьного курса, должна бы знать. Мама исторический закончила, уж она сразу бы подсказала. И еще много чего, если б только Дина спросила… Пока было у кого, она не спрашивала, по дурости фасон держала, а теперь предстояло жить, как единственному ученику в классе – без подсказок. Сейчас еще есть к кому обратиться: хоть к Игорю Андреевичу, хоть к Лиле… Даже к Машке какой-нибудь на крайний случай. Только что может оказаться более крайним, чем то, что она уже пережила?

– Извини, что-то я струхнула малость!

В Лилином голосе заиграла прежняя солнечная энергия. Дина взглянула на нее вприщур, с недоверием: уже взяла себя в руки? И вдруг поняла: «Это только из-за меня. Она почувствовала, что я тоже готова раскваситься… Вот еще, стараться ради этого!»

– Пойду лягу, – пробормотала она, возвращая журнал на место. – Спина уже отваливается.

– Ты хоть покажи, что получилось!

– Ничего еще не получилось. Я наброски никогда не показываю. Вы же его не просили разбудить вас в середине операции, правда?

Она хихикнула, как девочка:

– Я сама проснулась. Им меня снова глушить пришлось. Такого быка пока с ног свалишь…

– Это вы про себя, что ли? Тоже мне, бык нашелся…

Они продолжали что-то говорить друг другу в том же духе, раздували веселую перебранку, но Дина с трудом улавливала, что именно произносит, думая лишь о том, правильно ли поступает, оставляя сейчас Лилю одну. Это ей самой хотелось бы накануне такого дня уйти в себя, отгородиться ото всех своим страхом, которого никто разделить не может. Но Лиле, может, этого вовсе не хочется…

И она спросила напрямик:

– Как вам лучше: чтобы я ушла или осталась?

– Отдохни, Динка, – улыбнулась она. – Я не говорила тебе, что так называется моя любимая книга? «Динка». Осеева написала.

– Я про такую книжку и не слышала. Ну, я пошла?

Лиля вдруг выкрикнула:

– Дина! Ты придешь завтра? Приходи, ладно? Я буду ждать тебя, солнышко…

Игорь Андреевич сам высвободил ее ногу, затем осторожно, как младенца (чтобы не разбудить!), положил на постель, откатил установку в угол. На миг ему стало страшно: повернешься – увидишь глаза Лилиты, в которых слез ни разу не замечал, но лучше бы их разглядеть, чем эту доверчивую радость, которую страшно обмануть, не оправдать, ведь все может быть…