Юлия Лавряшина - Простить нельзя помиловать

– Стас тоже так говорит.

– Стас еще ребенок, если помнишь. Ты решила помолодеть настолько?

Маша откликнулась, почти не задумавшись:

– Молодости не бывает слишком много.

Еще не договорив, она уже поняла, какая это глупость. И Аркадий, конечно, это понял, но промолчал. Пощадил. Как и в тот день, когда в Машином теле всё дрожало в предчувствии разговора, уже ставшего неизбежным… И все же он казался ей той чертой, за которой ждет только смерть. Разве нет? Ведь той жизни, в которую она вросла за двадцать лет, там не будет. А что будет?

Тогда Маша еще не знала этого. Ее тошнило от страха, и так давило на уши, будто сама атмосфера менялась. Глаза ее детей, неестественная улыбка Аркадия – вот что витало в воздухе. А еще несчастный взгляд Матвея из вероятного будущего, в котором она не решилась бы на тот разговор…

«И что было бы сейчас?» Маша украдкой всматривалась в лицо Аркадия, в новые морщинки у краешков его глаз, которых он, может быть, и не замечал.

В воспоминаниях о юности эти глаза запомнились широко раскрытыми, бездонными, но со временем они как-то уменьшились и стали похожими на неправильные треугольники, в грани которых были заключены живые темно-серые шарики. Ей стало бы куда легче, если бы это лицо вызывало у нее отвращение, но его-то Маша как раз не испытывала. У нее все так же сжималось сердце, когда она смотрела в его печальные глаза, как это происходило и двадцать лет назад. За последние месяцы Маша убедила себя: муж стал ей чужим, и очередная встреча никак ее не взволнует. Но сейчас она отчетливо ощущала, что страдает не только из-за Мишки.

– Скажи, ты не опаздываешь на работу? – тихо спросила она, внезапно почувствовав, что губы у нее измазаны куриным жиром. – Это не дело, что ты мчишься в больницу к восьми утра, чтобы перекладывать Мишку на каталку. Давай я поговорю с врачом? Пускай передвинут кровати, раз у них каталки не проходят между их рядов!

– Они не сделают этого, – Аркадий встал и нашел в столовом ящике салфетки.

Маша благодарно улыбнулась, с некоторым страхом отметив, что он все так же угадывает ее мысли.

– Мишка говорил, других мальчишек медсестры заставляют вставать и самим выходить к каталке. Один даже бегает… Разве сестры не знают, что с переломом позвоночника запрещено вставать? Им плевать на все! Они прикрываются своей мизерной зарплатой, чтобы ничего не делать. Сердце зря не напрягать… Лучше я буду ездить каждый день к восьми утра и возить Мишку на эту лазерную терапию, чем на них надеяться.

– Ты – молодец, – проговорила Маша и поняла, как мало сказано в сравнении с тем, что она чувствовала.

Отведя взгляд, он спросил:

– Ты пробудешь здесь весь месяц?

Ей вдруг захотелось набрать в легкие побольше воздуха, как перед погружением на глубину.

– Я собираюсь остаться на полгода. Пока Мишка будет на домашнем обучении, – она испуганно замолчала, ожидая, что ответит Аркадий.

В его взгляде читалась одна усталость.

– Это было бы хорошо, – наконец сказал он. – А как с работой?

– Я придумаю.

Как бы рассуждая вслух, Аркадий заметил:

– Кто-то должен оставаться с ним днем. Встречать учителей. Если они, конечно, будут приходить…

– Как это – если? Они обязаны!

– Кормить его, наконец… Матвей тоже переедет сюда?

Маша неловко призналась:

– Не знаю. Мы пока еще не разобрались с этим.

– Не думаю, что он будет рад…

– Нам всем нечему радоваться!

Она вдруг поняла, что лжет: эти полгода с сыном, которые выгадала ей болезнь, были радостью. Но Маша, конечно же, отказалась бы от нее, не задумываясь, если б это могло вернуть Мишке здоровый позвоночник.

– Что ты так смотришь? – она начинала нервничать, когда глаза Аркадия становились всепрощающими.

В минуты, подобные этой, Маша чувствовала себя безрассудной, не особенно умной девчонкой, хотя они были с Аркадием почти ровесниками. Однажды стало ясно, что молодость Матвея окрылила ее: хоть он сможет воспринимать ее всерьез. В семье к ней так не относились даже сыновья.

Аркадий опять отвел глаза:

– Чаю хочешь?

– Да. Конечно! Надо запить горячим, а то… – она вдруг осознала, что плачет, но не поняла причины.

Словно на его глазах совершалось нечто непристойное, за чем совестно было подглядывать, Аркадий отвернулся и включил чайник. Не обернувшись, он отчетливо произнес, чтобы отвлечь ее:

– У меня только пакетики. Ребятам с ними проще, чем рассыпной заваривать. Ты не против?

– Нет, – она шмыгнула носом и промокнула лицо салфеткой. – Давай пакетики.