Юлия Лавряшина - Простить нельзя помиловать

Аркадий вошел в комнату младшего сына и остановился на пороге, хотя его детям никогда не пришло бы в голову орать, как подросткам из американских фильмов: «Не входи в мою комнату без разрешения! Это моя собственность!» Письменный стол и сейчас был завален всякой всячиной, крайне необходимой Мишке. Перед тем как начать пылесосить, Аркадий обычно пристально оглядывал ковер: не затаилась ли в его узорах рука робота или маленький, размером не больше скрепки, автомат. Однажды тупой пылесос сожрал детальку конструктора, и Мишка заставил переворошить весь пылесборный мешок.

«Машу заставил», – вспомнилось ему. Тогда еще Машу. Она и не подумала спорить и доказывать, что, мол, обойдешься и без него, а, весело переговариваясь с сыном, утащила пылесос в ванную, чтобы произвести вскрытие без ущерба для квартиры…

«Головоломка, которую мне не решить никогда, – подумал Аркадий, разглядывая светло-коричневый ковер, который теперь чистил сам. – Она ведь была хорошей матерью. Души в мальчишках не чаяла. Что же произошло?»

– Надо сделать у него ремонт.

Аркадий произнес это вслух и сам удивился, услышав свой голос, ведь мысли его были заняты совершенно другим. Возлежавшая на диване Нюська нехотя подняла голову и уставилась на хозяина с холодным изумлением: «Что, старый, совсем из ума выжил? Уже сам с собой разговариваешь?»

– Это я тебе говорю! – оправдался Аркадий. – Помогать будешь? Ни черта ведь не делаешь в доме, могла бы хоть раз лапой шевельнуть! Надо сменить обои и плитки наклеить на потолок… Будет красиво. Он обрадуется, когда вернется. Давай? Ты будешь мазать стены и потолок клеем с помощью своего хвоста, а я приклеивать.

Не проявив интереса, кошка зевнула, показав маленькое розовое нёбо. Аркадий махнул на нее рукой и медленно обошел комнату, стараясь не наступать на игрушки, все еще группками лежавшие на ковре, – в ходе последних событий их даже некогда было убрать. Взял картонный истребитель, который Мишка доклеил накануне травмы, погладил крылья… На пальцах осталась зеленая полоска.

У Аркадия перехватило дыхание: краска еще не успела высохнуть, а в их жизни уже перевернулось. Они больше не спорят из-за штор, которые Мишка задергивал даже днем. Ему казалось, что из окна напротив его комната отлично просматривается.

«Надо купить жалюзи! – осенило Аркадия. – Он вернется, а они уже висят. Почему я раньше не додумался?»

Сев рядом с кошкой, он взял не дочитанную Мишкой книгу. Она была библиотечной, захватанной десятками других детей, а ему почудилось, будто страницы пропитались запахом его сына. И опять что-то взорвалось в сердце, и стало так больно, что, казалось, уже и не продохнуть. Аркадий осторожно положил книгу, не закрыв ее, и вышел из комнаты.

Он направился на кухню, пытаясь вспомнить: есть ли в холодильнике что-нибудь из остатков еды. Готовить ему не хотелось, не хотелось вообще ничего. Он чувствовал себя устрицей, из которой высосали содержимое. Внешне все оставалось по-прежнему, даже седины не прибавилось, а внутри была абсолютная пустота. Из нее надо было извлекать какие-то мысли, ведь работа не могла ждать. И ребята из лаборатории, несмотря на свое сочувствие к нему, тоже ждать не могут. Детей ведь растит не только он…

Звонок раздался в тот момент, когда Аркадий открыл холодильник, свирепо загремевший полками и стеклянной крышкой масленки. Он прислушался: почудилось? Закрыв дверцу, Аркадий подождал, и звонок повторился.

«Не Стас», – решил он. В их семье все звонили три раза, а то и больше.

Открыв дверь, Аркадий не смог скрыть нелепого удивления: «Почему она звонит не по-нашему?» Исключая друг друга, возникли две догадки: Маша не осмелилась самовольно воспользоваться их тайным кодом; или – она отреклась от всего, что когда-то составляло их семейный уклад. Первое предположение сразу спасовало перед тем фактом, что каждое утро Маша проводила у сына, хотя ей давно пора было уезжать. И как бы ни был Аркадий сердит на нее, он не позволил бы себе обвинить ее в том, что это – показуха.

– Привет, – сказал он, приказав себе ничему не удивляться и не злиться. – Проходи.

Машин взгляд метнулся к знакомой вешалке, похожей на черное дерево с крюкообразными ветками:

– Можно раздеться?

– А Матвей не закиснет в машине?

Она посмотрела с удивлением:

– Он же уехал. Вообще из города. По делам.

– А я должен был это знать?

– Я думала…

– Нет. Мишка мне не говорил.

У него опять начало разбухать сердце: «Маленький мой… Сам лежит переломанный, а меня оберегает».