Игорь Гергенрёдер - Грация и Абсолют

Лонгина взволновало открытие. Он силился представить появление этой листовки сегодня, поражаясь, что Германия в столь короткий срок могла так изменить свою политику.

– Какого ляда Рок играет в такие перемены?

– Я могу только сказать, – промолвил Густав Александрович, – что царская власть впала в соблазн и работала против себя, преследуя евреев. – В какой же соблазн впали… – он молча, глазами передал мысль молодому человеку.

В ранний солнечный час на лесной прогалине заработала моторы, проглатывая эрзацгорючее, произведённое на фабрике Лонгина. Он и его люди отвечали на вопросы гостей. Это был не первый приём военными его продукции, и, как и прежде, заказчики оказались удовлетворены, принялись фотографироваться с молодым фабрикантом. Душок сгоревшего топлива растворялся в жарком уже и теперь воздухе, и Лонгин предложил съездить искупаться к излучине реки Великой, где берег был песчаным.

Сбросив одежду, молодой человек кинулся в реку. Офицеры не были столь разгорячёнными, но он, плавая то на спине, то сажёнками, фыркал и хохотал до того заразительно, что и они вскоре предались усладе купания.

Заботилась об отдыхающих команда рабочих, отряжённая с фабрики, они разложили на берегу костёр, пожарили большую сковороду золотисто-красных сыроежек, и Лонгин опять же показал пример, закусывая ими водку.

Немцы угощали обслугу, а потом потребовали, чтобы люди сплясали. Лонгин увидел в этом желание унизить русских, но тут же засомневался: некоторые офицеры сами пустились в пляс и проделывали это так ловко, что рабочие в изумлении переглядывались с хозяином. Особенным классом щегольнул лысоватый майор. Утомлённо окончив пляску и стряхивая рукой пот с лица, он сообщил, что научился так плясать в Нарве.

Лонгин улыбался в появившемся вдруг желании навсегда запомнить этого майора. Радостно было смотреть на реку Великую, на горячее небо – и до чего же хотелось, чтобы ничто не омрачало успех, который ему послало страшное бытие, дав удивительное самоощущение авторитетного, несмотря на молодость, хозяина, состоятельного человека.

Там, где была фабрика по выпуску торфяного жидкого топлива и дёгтя, – при немцах, то есть при Лонгине, благодаря Лонгину , – стало действовать немалое предприятие, производящее продукцию более двадцати наименований, и оно всё росло. На счёт владельца в германском банке поступает солидная прибыль. Приносит высокий доход и открытая им ранее автомастерская: правда, числится она за армией, но он получает зарплату начальника.

Его способности оценены, германское государство предоставило свободу его инициативе, признало и обеспечило его право на частный капитал, что совершенно исключалось при Советах. И дело завораживает Лонгина, он наслаждается им, отдавая ему время и силы «до полной выкладки», живя в подгоняющем чувстве взлёта. Живёт он в просторной удобно обставленной квартире, имея четырёх человек прислуги.

Посланный им шофёр поехал в городское управление, когда окончился рабочий день, и привёз Клару.

Смазливая с ямочками на щёчках ровесница Лонгина провела более года в Париже, куда уехала от родителей, русских интеллигентов, которые после Октябрьского переворота поселились в Эстонии. Любознательная дева смело искала развлечений в жизни эмигрантской России во Франции, вошла в эротический кружок. Стремительно обогащаясь опытом, она знала, например, каким бесподобно-пикантным значением для ценителей обладают её скульптурные жамбоны – этим словом (от фр. jambon – бедро) именовались женские ягодицы в тесном кружке посвящённых. Вообще же женская попка звалась руфель, ударение на втором слоге, образовано слово было от польского rufa (корма).

Лонгин ждал гостью в ночной пижаме, лёжа на застланной крахмальной простынёй кровати. На стуле подле сидела одетая в светло-серое льняное платье домработница Антонида Вохина, для своих – Тося. Ей восемнадцать. Не по возрасту степенная, собранно-внимательная, она держала на коленях раскрытую книгу, читала вслух – Лонгин, не всё разбирая, слушал, однако, с видом глубокого спокойного удовольствия.

Подчинившись его взгляду, Тося не поднялась навстречу вошедшей Кларе.

Та, приподнимаясь на носки и раскидывая руки, воскликнула:

– Приф-ф-е-е-ет! – заменив «в» слегка свистящим «ф». – Опять читаем? – сказала, садясь на край кровати. – Одно чтенье-скука у вас на уме! – с напускным упрёком бросила Лонгину.