Дмитрий Липскеров - Пальцы для Керолайн

Пошел, пошел!.. – заорал Иосиф нечеловеческим голосом, когда увидел синюю макушку младенца…

На их беду, именно в эту минуту мимо барака проходила надзирательница Ши Линь в сопровождении своих телохранителей. На ней были высокие хромовые сапоги, обтягивающий френч, и в руке она держала маленький хлыст… Она услышала доносящиеся из барака крики, вошла в него, увидела мужчину, держащего на руках вопящего младенца, и Дзян Цин, засыпающую после тяжкой работы…

Телохранители Ши Линь доставили Иосифа с новорожденным младенцем и бессильной Дзян Цин в комнату для допросов Лицо отца к этому времени было уже рассечено надзирательницы, а под пупком невыносимо болело от удара хромового сапога…

Иосифа привязали к стулу, а его жена тем временем держала на руках младенца, который наплевав на критическую ситуацию, сосал материнскую грудь.

Ши Линь отослала своих телохранителей вон и принялась разогревать в печке какие-то инструменты, которые, как впоследствии понял отец, должны были лишить его фигуру мужских особенностей…

Надзирательница уже сдергивала с Иосифа штаны, когда вдруг почувствовала в шее невыносимую боль… Дзян Цин вцепилась зубами в сонную артерию мучительницы, и уже через секунду из разорванной кожи в белый потолок застенка била струя крови… Новорожденный не плакал, не спал, а смотрел на своих родителей глазами полными мудрости и всепонимания…

Китаянка развязала Иосифа, подхватила младенца на руки, они всей семьей выпрыгнули в окно и помчались в сторону мужской зоны, полные страха и отчаяния. Они уже слышали за своей спиной погоню, а когда подбегали к спасительной двери, то отмахивались от свистящих пуль, как от назойливых мух… Иосиф застучал в дверь, и когда охранник отворил ее, уже благодарил Бога за спасение…

Часовой, не говоря ни слова, пропустил отца в мужскую зону, а когда Дзян Цин пошла за мужем, толкнул ее жестоко прикладом в грудь.

– Ее нельзя! – сказал охранник.

– Да как же!.. – вскричал Иосиф. Но поскольку погоня уже была рядом и времени на уговоры не было, он взял у обреченной Дзян Цин младенца, на миг припал к ее губам, а после отупело смотрел, как жена, не желая умирать от вражьей пули, вскинула к небу глаза и загнанной ланью бросилась на колючую проволоку…

Напряжение тока в ограде было высоким, и через полторы минуты от жены Иосифа осталась лишь горстка пепла, струйкой стекшая на чужую землю…

В эту ночь Иосиф бежал… Он прихватил с собою новорожденного младенца, мешок с сухарями и рыбой, двое суток блуждал по лесу, а на третьи бросился в воды Амура, держа ребенка над головой, и был выловлен русскими пограничниками, которые, в отличие от китайских, были добрыми людьми… Они накормили измученного Иосифа, а жена начальника погранзаставы, недавно родившая, не пожалела своей левой груди для младенца-китайчонка…

Иосиф отходил десять дней, а на одиннадцатый дал ребенку имя. Он назвал его Мао. И не в честь китайского руководителя, но в память о начальнике китайской зоны, скончавшемся от рака…

Уже через две недели отец подъезжал к златокупольной и в этот день смог обнять свою мать и посмотреть в глаза старшему сыну Шиве.

Так произошел мой средний брат Мао, который в свой четвертый день рождения приставил к указательному пальцу электрический нож и нажал кнопку…

Когда Иосиф, после двух лет отсутствия, предстал, перед глазами своей матери, держа на руках сверток с младенцем, та заголосила, то ли от радости, то ли от горя, или вовсе от других чувств, переполняющих старое сердце; взяла из рук сына нового внучонка, а ему слова не сказала…

Сверток развернули, и свету предстал младенец со сплющенной головкой и личиком дауна, разве что язык у него был нормальным – помещался во рту. Старуха всплеснула руками, увидев уродца, а Мао смотрел своими косыми глазами на бабку. И такими умными были его глаза, такая воля исходила из них, что мать Иосифа поперхнулась слезами и отошла за стол, как будто в свертке лежал не младенец, а динамит…

Мао родился абсолютно нормальным ребенком, что подтвердили врачи. Просто внешность у него была, как у дауна, – видимо, хромосомка на каком-то этапе беременности сначала развалилась, а потом, передумав, спаялась вновь…

Бабушка не полюбила своего второго внука, и вовсе не из-за внешности, а скорее из-за глаз, из которых исходило что-то колдовское и страшное. Бывало, когда она брала его на руки, с ней происходили странные вещи. То ей казалось, что она вновь молодая и держит не внука, а сына, что ее груди крепкие и полны молока; то ей чудилось, что она и не человек совсем, а какое-то животное, так что хотелось скакать и прыгать. А один раз, когда она кормила Мао, то превратилась в моток шерсти и так испугалась, что бросила внука на пол. Тот ударился головой, но не заплакал, а смотрел на бабушку злыми глазами и, как ей показалось, криво улыбался…