Дмитрий Липскеров - Пальцы для Керолайн

Иосиф решил действовать! Он выковырял из зуба пломбу с последним бриллиантом и пошел к начальнику лагеря на поклон.

– Чего ты хочешь за него? – ласково спросил начальник. Иосиф мгновение помялся и, потупив печальные очи, ответил:

– Хочу ходить вечерами в дверку…

Взяточник захохотал и, сально отсмеявшись, дал свое «добро», но, однако, предупредил, что на женской половине ему можно находится только один час в сутки, с восьми до девяти вечера, когда там отсутствует жестокая Ши Линь – главная надзирательница. Она люто ненавидит мужчин, и попадись ей Иосиф – быть ему тогда евнухом на все оставшиеся времена… Напоследок начальник выписал отцу пропуск и, тут же забыв о нем, стал разглядывать свой бриллиант в лупу…

Этот день Иосиф решил отмечать как религиозный праздник, всю жизнь. Он целых десять минут благодарил Моисея, шепча молитвы, и сочувствовал своим далеким предкам, добровольно отказавшимся от женщин, дабы служить религии. Затем отец побрился, подстриг запущенные волосы, а завершил гигиенические процедуры мытьем тела в пищевой кастрюле, из которой обычно ели младшие надзиратели зоны.

Посвежевший, в чистых штанах, он все же робко подходил к двери, загодя доставая из кармана пропуск. Часовой, пробежав бумажку глазами, распахнул перед Иосифом врата рая, и он шагнул в него, заранее задыхаясь от восторга, готовый припуститься во всю прыть к райскому строению… Его свежий порыв остановил часовой.

– У тебя три минуты, – предупредил он. – Скоро девять…

Господи, охолонуло Иосифа. Всего три минуты… Не раздумывая, влекомый могучим инстинктом, он, словно волк за бараном, помчался со всех ног к ближайшему бараку и, считая время про себя, успел лишь краем глаза заглянуть в окошко, как пришлось уже бежать обратно, чтобы не попасть в кровавые объятия Ши Линь…

Ночью, лежа без сна в своей подсобке, отец вспоминал увиденное. Кроме темноты он, конечно, ничего не различил, но воспаленному мозгу рисовались сказочные и эротические картины. Иосиф был уверен, что видел женщин в прозрачных одеждах, что одна из них даже была с обнаженной грудью маленькой и крепкой, еще не целованной и не ласканной мужской ладонью. Ему казалось, что женщина тоже заметила его и ответила однозначным взглядом, переполненным любовью; и что она тоже, как и он, лежит сейчас без сна и думает о нем…

Иосиф все же заснул в эту ночь, а наутро очнулся с теми же мыслями и фантазиями, пунктиром прошедшими через все сновидения… До восьми часов была еще целая вечность, и отцу пришлось плестись на кухню, чтобы сготовить начальнику завтрак, обед, а заодно и ужин… Он был крайне рассеян, еда подгорела, и начальник ткнул его кулаком по носу…

Иосиф опять стал готовиться к походу, опять брился и поправлял прическу. В восемь часов, секунда в секунду, он переступил границу, разделявшую мужской и женский миры, и засеменил мелкими шажками к ближайшему бараку. Он робко зашел в него, в темный и плохо пахнущий, прищурил глаза, привыкая к мраку, и постепенно стал угадывать человеческие очертания.

Когда его глаза совсем освоились в темноте и Иосиф стал различать женщин, он вдруг был поражен, что они похожи друг на друга, словно родные сестры, – все ужасно худые, косоглазые и унылые… Иосиф на секунду засовестился, что выбирает из живых людей, словно из стада, но в мгновение подавил в себе это чувство, оправдываясь, что такие уж обстоятельства вышли, над которыми он не властен, а жить надо. И жить надо с женщиной…

Лишь одна из них привлекла внимание Иосифа. Она была еще худее остальных, еще косоглазее, и унылая, будто осенний лист, спадающий в тлен… У отца вдруг защемило сердце, увлажнились глаза, он испытал неожиданно нежность к этой узнице, и будь в этот момент в бараке раввин или коммунистический поверенный, Иосиф тут же сочетался бы с этой доходяжкой законным браком. Он подошел к ней, защитившийся от десятков любопытных глаз своей нежностью, положил ладонь на ее плечо и словно пустил через руку в тщедушное тело женщины свое жизненное тепло… И она вдруг подняла глаза. В них что-то на миг сверкнуло, а затем погасло бенгальским огнем, и помертвели зрачки, и плечико вдруг стало острее…

Господи, подумал Иосиф. Она может умереть. Ее нужно без промедления спасать!..

И он представил себя узником гетто, несмотря на все опасности спасающим черноглазых детей, которым назавтра назначен огонь…

Отец вдруг спохватился. Его внутренние часы прозвонили об окончании отведенного часа, он на прощание заглянул в мертвые глаза китаянки и побежал, сначала медленно, потом быстрее – в свое мужское племя, в котором не было ни Торы, ни религии, в котором блуждала тоска…