Ольга Арефьева - Смерть и приключения Ефросиньи Прекрасной

И вот стихи. Лист бел был — сели птицы,
Топтали и клевали белизну,
Осталась вязь следов на белом ситце —
Не выдержу, вползу, на вкус лизну.
Вот гласный звук — иии-ооо — в нем бездна смысла,
Он тянется, вибрирует, живет,
Пупырчатый, овальный, желтый, кислый…
Лимон! — вы догадались — дольку в рот.
Сердечным стал он, бывший бесконечным,
Его обставили мы рамками игры,
Он отделился от своей пра-речи
И округлился плотью кожуры.
Еще не все — вот звуки есть земные,
Скребущие по почве животом,
Они — следы настойчивых рептилий,
Что выросли в двуногих нас потом.
Согласные — как рамки и коробки,
Плетеные корзинки, пузырьки:
Шипят, свистят. Настойчивы и робки,
Пружинисты, внутри сидят зверьки.
Мы выстроили домик из объемов,
Их обрамив границами фонем,
Живут внутри мерцания как дома,
А смысл пока неясен, так как нем…

Хлопоты быта в избитых видах,
За вдох-новением должен быть выдох,
То, что вошло, уже ищет выход —
Так зарождается завтра.
Как-то вокруг неприлично тихо:
Хоть бы петарда или шутиха,
А ведь событье — рождение стиха —
Достойно битья в литавры!
Время трещит не в часах, а в печке,
Нам-то казалось, что время вечно,
А побежали ему навстречу —
Оно увернулось за угол.
Кто не умеет играть на баяне,
В смысле — баять, не боясь осмеянья,
Тот нынче греется в старой бане,
Хоть в ней не жарко, а жалко.
Книжка пролистана наполовину,
Ручку из пыли карманной вынув
Я расслабляю одежд горловину,
Чтобы дышать спонтанней.
Что-то в желудке булькает скромно,
Напоминает утроба: умрем, но
Шелестом в ямочке подъяремной
Нежно сигналит тайна.
Стихи прилетают сначала немыми,
Смысл обнаженный рядится в имя,
И, облачась именами земными,
Строчки приносят смертным
То, что им небо с собой надавало:
Яйцо — многомерный контур овала,
Линии кожи, и божьи лекала,
И прочую музыку сферы.
Где-то тела шелестят по орбитам, —
Тут-то планета, где время бито,
Где только хлопоты верного быта
Учат тому, что ясно.
Я подметаю в остывшей бане,
Я только точка на Божьем плане,
Я стеклецо в сотворяющей длани,
Осколок мозаичной краски.

Единственный трезвый на празднике пьяных
Пророк улыбался и плакал вдвойне,
А с неба валились дары и туманы,
И было на небе словно на дне.
Разумные вещи, и умные звери,
И грубые люди с глазами свиней —
Хотелось бы верить, но нечем отмерить,
Ведь всадники ныне глупее коней.
Пророк улыбался, а Бог усмехался,
И было им так одиноко вдвоем.
Один сделал мир, чтоб кружил и вращался,
Другой был свидетель заснувших живьем.
Наощупь казалось, что время округло
И катится мимо, но через тебя.
Пророк посмотрел и увидел сквозь руки
То, что невозможно узнать, не скорбя.
Одна только женщина с белою кожей
О чем-то подумала, не о живом,
Которое лечит, крадет и тревожит,
Которое в следе болит ножевом.
А люди орали, виляя у края,
Дыша перегаром в господни глаза,
А Бог улыбался пророку, не зная,
Пора ли уже это все завязать?
Убитые звери кричали от боли,
А голый пророк танцевал на ветру:
Единственный нищий на празднике пищи,
Кто весело плачет на страшном пиру.

Я слышу, как вращается Земля,
И на моих костях восходят травы.
Недолговечны хищные дубравы,
Недолговечны вещные поля.
Весь этот блеск, мне не принадлежащий,
Я созерцаю слишком долгим днем.
Прекрасен мир, и плачу я о нем,
И сгнил меня качавший утлый ящик.
Над гробовой доскою нет жилья,
Я без границ теперь — то поле боя.
Моя война последняя — с собою,
И побеждаю в ней то я — то я.
Отпали декорации из слов —
Иллюзии богатства и утраты,
И я в углу Великого Квадрата,
Который, как известно, без углов.

Я хвоен, и значит, я воин,
Ты листвен и, значит, ты чист.
Мы деревья и, значит, нас греет
То, что растем мы вверх, а не вниз.
Ты честен и, значит, мы вместе,
Я искренен, это нам жизнь,
Годами идем туда мы,
Где пламя вверх, а не вниз.
Я жилист, ты извилист,
Я вырос и ты плечист,
Мы станем с тобой огнями,
Ведь пламя вверх, а не вниз.

Хихикает надушенная медь,
Уходят боги снега в запевалы,
Борщом и солью пахнет из подвала
И дети не умеют больше петь.
И душит, словно музыку, метлу
Надменный дворник, грезя контрабасом,
Собаки лают дискантом и басом,
Оркестр умер, я пляшу в углу.