Юрек Бекер - Бессердечная Аманда

На заднем сиденье едет Себастьян. Я мало что понимаю в детях, но он мне кажется не по возрасту молчаливым; такое впечатление, как будто он специально решил помалкивать или как будто ему велели помалкивать. Он красивый ребенок, каким и положено быть сыну Аманды. Иногда я ловлю в зеркале его устремленный на меня внимательный взгляд. Когда он не смотрит в окно, он надевает наушники плеера и откидывается назад. Я спрашиваю Аманду, что за музыку он слушает, она говорит, это не музыка, а рассказ, который она сама ему начитала на пленку.

Я уверен, она наблюдает за тем, как складываются наши с ним отношения. Я бы на ее месте делал то же самое. Не так-то просто быть естественным с ребенком, когда при каждом слове поневоле спрашиваешь себя: а что на это скажет Аманда? Я сделаю все, что от меня зависит, — и не только для того, чтобы завоевать его сердце; у меня есть и другие причины. Не хочу жить бок о бок с ребенком, который мне безразличен.

26 февраля

Внизу посетитель через домофон называет свое имя, от которого у меня все внутри холодеет: Хэтманн. Черт бы меня побрал! Аманда, что это значит? Сначала мне нужно открыть входную дверь внизу. Когда он обо всем узнал? Я же ничего не знаю, мне никто ничего не рассказывает! Он что, собирается бить мне физиономию? Ради бога, Аманда, дай мне какой-нибудь совет! Но вместо совета я получаю один жалкий поцелуй, что-то вроде материнского благословения. Она почти злорадно ухмыляется и исчезает в соседней комнате. Я слышу, как она запирается на ключ, и решаю притвориться мертвым. Это, конечно, стыдно и противно, но все же лучше того, что будет, если открыть. Кто меня может заставить открыть дверь? Остается лишь надеяться, что Аманде, когда она принимала мое предложение, нужна была не только моя храбрость, ибо ей придется выйти замуж за труса. Но вот раздается звонок, и какие-то сверхъестественные силы влекут меня в прихожую. Я смотрю в глазок и убеждаюсь, что он не солгал: это и вправду Хэтманн.

Мы проходим в большую комнату. Меня так и подмывает отомстить Аманде и отвести его в кухню, подальше от ее жадно внимающих ушей. Но я не делаю этого, чтобы Хэтманн не подумал, что я прячу ее от него. Человека более неподготовленного к схватке, чем я, невозможно себе и представить. Аманда даже не сказала мне, знает ли Хэтманн, что она в эту минуту находится у меня. И вот мы проходим в комнату, молча, даже не поприветствовав друг друга, как люди, у которых нет времени на праздную болтовню. Я спрашиваю, могу ли я что-нибудь предложить ему, он отвечает с леденящей кровь лаконичностью: да, мою жену. Он наклоняется и поднимает с пола туфлю Аманды, но в лице его при этом ничего не меняется: когда преступление раскрыто, лишние улики уже теряют свое значение. Он держит туфлю в руке, вероятно плохо сознавая, что делает; он жестикулирует этой рукой, он нервно стучит каблуком туфли по другой ладони, как учитель линейкой. Я надеюсь, он не унесет туфлю с собой?

Я говорю: господин Хэтманн, нам, в сущности, нечего обсуждать. То, что Аманда желает жить со мной, — это наше с ней дело. То, что она уходит от вас, — это ваше с ней дело. О чем же нам говорить? Все так просто и ясно. Однако, вместо того чтобы согласиться со мной и избавить всех от унизительных разбирательств, Хэтманн начинает кричать. Он кричит, что предупреждает меня. Хорошо, это я как — нибудь переживу. Он кричит, что предаст скандал огласке, что пойдет к моему руководству и спросит, входит ли в обязанности корреспондента уводить жен у затравленных властями писателей. Вместо того чтобы решать с этими горе-корреспондентами все вопросы в прихожей, их из сочувствия наивно впускают в дом, желая хоть как-то облегчить им жизнь в этом чуждом для них мире; а они в знак благодарности тут же превращаются в грабителей. Что вы себе возомнили, кричит он, вы не охотник, и мы не в джунглях. Нет, дорогой, так просто вы от меня не уйдете!

Мне его жаль. Ах, было бы две Аманды — одна для него, другая для меня! Эта трусливая паршивка могла бы вылезти из своей норы и поддержать меня морально! Неужели это доставляет ей удовольствие — слушать, как мы истязаем друг друга? Он кричит: вы что же, решили увезти ее контрабандой на Запад? Я найду способ помешать вам. Чего он только не болтает в ярости. Я говорю: господин Хэтманн, поймите же вы, наконец, что я не могу приказывать Аманде. Чего вы ждете от меня? Что я схвачу ее за руку и приведу обратно к вам? Хорошего же вы мнения о ней!

Разразившись последним залпом, который тоже не принес ничего нового, он швыряет туфлю в угол и уходит. Я ложусь на диван в состоянии, близком к обмороку, и кричу ей, что она может выходить. Она не торопится. И вот я второй раз вижу ее заплаканное лицо. Но на этот раз я не в силах утешать ее, я сам нуждаюсь в утешении.